Летом 1997 года нас отправили работать на трудовую практику пионервожатыми в пионерский лагерь «Кратово» — ведомственный, железнодорожный, находящийся недалеко от города Жуковский. Отряд мне достался небольшой (двадцать человек), но один из самых младших (6-7 лет) и состоящий исключительно из девочек. Думаю, большего издевательства над волосатым и бородатым мужиком было невозможно себе представить, но вскоре я вошёл во вкус.

Почти все вожатые других отрядов были моими однокурсниками. К примеру, в том же корпусе, что и я, Анджей Вишневский управлял примерно таким же по численности и возрасту отрядом мальчиков. Но реально мы не так уж часто виделись и общались. С напарницей Таней мы сначала сильно поссорились. Я сказал, что отныне буду работать сам, а она утирать девкам слёзы и ходить на планёрки, но потом мы помирились, и девочки были уверены, что у нас с Таней любовь. Даже приезд ко мне в гости Лизы не убедил их в обратном.

От младших ребятишек, разумеется, никто не ожидал особенных чудес, и на доске достижений лагеря, вывешенной в столовой, наши отряды всегда занимали последние места. Это вроде бы заставляло нас не перерабатывать, но реально мы едва успевали следить за нашими вечно разбегающимися и стремящимися похулиганить детьми. Отчаянный вопль Анджея «Лёша, скорее вытаскивай свою русалку из фонтана!», относящийся к главной infant terrible моего отряда Насте Фёдоровой, я помню до сих пор.

Попутно был развеян миф о том, что все без исключения вожатые, якобы, в течение смены регулярно пьют. Не знаю, как в других отрядах, но у нас не было времени толком даже поспать. Позволили себе выпить водки мы лишь однажды, когда Миша Максаков, вернувшись из города после выходного, сообщил, что умер Булат Окуджава. И то мы пили по чуть-чуть, страшно боясь похмелья, потому что работать с похмелья было бы просто нереально.

Как-то девочка по имени Настя Пелых пожаловалась на невыносимые головные боли. Разумеется, это произошло в самый неподходящий момент — мы как раз пересчитывали своих детей, чтобы куда-то их вести. Оставив отряд Тане, я взял ребёнка на руки и побежал в медпункт. Осмотрев Настю, врач ничего толком сказать не смогла, дала таблетку баралгина и отпустила с миром. Через полчаса Настя снова стала жаловаться на боль, и картина повторилась. «Знаешь, по-моему, ей просто в кайф, что ты носишь её на руках, это всем женщинам нравится», — предположила Таня. «Окей, тогда у меня есть для неё своё лекарство», — ответил я и стал ждать третьего приступа, который наступил гораздо скорее, чем можно было бы подумать.

Приведя девочку к врачу, я сразу попросил таблетку аскорбиновой кислоты и поведал Насте, что вообще-то после третьего приступа головной боли мы обязаны увезти её в больницу, но у нас есть ещё одно, самое сильное лекарство. Так что, приняв таблетку, Настя была обязана соблюдать два часа строгий постельный режим. Впрочем, уже через полчаса голова у неё прошла, и визит в больницу не состоялся.

Наши отряды должны были принимать участие во всех лагерных мероприятиях, что было довольно неприятно и для детей, и для нас — вкус у начальства был просто кошмарен. Музыкальный цех состоял из старика-баяниста, который разрывался между всеми отрядами сразу, и молодого парня ди-джея, любимца девушек и активного потребителя пива. Так что наличие гитар у меня и Миши Максакова было стратегически выгодным: при подготовке сценических постановок наши отряды находились в заведомо выигрышной ситуации. Ну, а поскольку ничего определённого от нас не требовали, мы оттягивались как могли: однажды написали готический рок-балет про курочку Рябу, а в другой раз выпустили на сцену танцевать самую красивую девочку под аккомпанемент совершенно скандальной песни Алексея Паперного с такими словами:

Но вот однажды некто Икс довольный и умытый
Ей предложил рабо-оту в отеле «Интурист»,
С тех пор её не видели ни дворник, ни бандиты,
Весна такая странная, спадает жёлтый лист.

Поразительно, но на все это вожатское хулиганство начальство лагеря смотрело сквозь пальцы, устраивая скандалы по гораздо более мелким поводам, вроде непосещения планёрки. В конце концов, от постоянного давления у меня сдали нервы и за три дня до конца смены я устроил разборку с сыном начальника лагеря. После этого меня со скандалом уволили, выплатив зарплату и даже — о парадоксы! — премию за отличную работу. Впрочем, я не уехал из лагеря, оставшись со своим отрядом до конца.

Мои воспитанницы обожали меня и даже пытались переписываться после того, как смена закончилась. Через некоторое время я написал для своих девочек песенку под названием «Принцесса», которая потом часто исполнялась на концертах и вошла в альбом 2012 года «Автостопом по облакам».

Ещё некоторое время я работал помощником педагога в лагере для детей-инвалидов. К серьёзным делам меня почти не подпускали (и, наверное, правильно делали), так что обычно я писал стихи и общался в своё удовольствие с ребятами, у которых были относительно лёгкие диагнозы, и единственной подопечной, пятилетней Верочкой, страдавшей синдромом Дауна. Ещё запомнился шестнадцатилетний мальчик Паша, у которого была тяжёлая форма аутизма. Огромный, фантастически сильный, он обладал интеллектом трёхлетнего ребёнка и целыми днями качался на качелях, громко мыча — его родители уверяли, что он поёт песни. Иногда он пытался поймать в охапку кого-нибудь из девушек-педагогов, и поэтому обычно они старались не попадаться ему на глаза. Терапия в лагере была довольно разнообразной: детей учили рисовать, играть на музыкальных инструментах (кстати, там я впервые увидел гигантскую тенор-блок-флейту), но самой главной фишкой было катание детей на лошадях. Практически все обитатели лагеря были участниками христианской духовной общины «Вера и свет». Её основатель, педагог-гуманист Жак Ванье, считал, что умственно отсталые дети находятся у Бога на особом счету, но я на богослужения не ходил. В общем, пара недель, проведённых в лагере, стали для меня чем-то типа писательской командировки.

В сентябре 1997 года я пошёл работать учителем истории в ту самую 624-ю школу, куда когда-то перевёлся в третьем классе и откуда сбежал в шестом. Со времён 1990 года обстановка в этом учебном заведении стала значительно спокойнее, а мои ученики-шестиклассники оказались замечательными ребятами; кроме того, в параллельном с ними классе учился мой младший брат и работала моя мать. Критически взглянув на мою причёску, директриса приказала мне собрать волосы в хвост. Мне была нужна педагогическая практика, и я не возражал.

На уроках я быстро понял, что мои ученики не умеют и не хотят учить историю в виде таблиц, графиков и дат — однако большинство из них были честолюбивы и стремились поучаствовать в чём-то интересном, чтобы получить высокую оценку. Приходилось искать свой подход к каждому. «Вот представьте себе Куликовскую битву, — объяснял я самым завзятым драчунам, — как можно победить в сражении небольшой компании воинов большую кодлу татар? Да князь Дмитрий просто спрятался за лесом, а потом налетел на них сзади и надавал всем по морде!» Через два дня это объяснение было ими творчески воспроизведено в самостоятельной работе, и я понял, что угадал. Правда, бывали и проколы. Как-то одна девочка написала про средневековые города с правами самоуправления (они назывались «коммунами»), что в Италии эпохи Возрождения был построен коммунизм. Пришлось объяснить, что коммуны и коммунизм — это не одно и то же.

Перед Новым Годом у меня оставался в расписании урок, который должен был пройти уже после выставления четвертных оценок. «Ну держись, они тебе устроят сабантуй», — предупреждали меня учителя, и я заранее разработал план действий. Войдя в класс, я понял, что меня никто не замечает, и изо всех сил швырнул на пол тяжеленный стул. Недоумённая тишина длилась секунд десять, но мне хватило и этого.

— Кто умеет играть в «морской бой»? — спросил я.

Поднялся лес рук.

— Тогда те, кто умеют играть в «морской бой», могут садиться на задние парты и играть в «морской бой», а остальным я буду рассказывать про индейцев! — сказал я.

Если не ошибаюсь, в результате в «морской бой» играло лишь несколько убогих второгодников. Зато потом мы устроили новогодний исторический КВН, куда мои воспитанники притащили гитару и на мотив песни Летова «Всё идёт по плану» исполнили какой-то невообразимый текст про эпоху географических открытий, а потом пригласили на свои новогодние вечеринки — одновременно в два класса. В результате мне пришлось бегать из кабинета в кабинет, а потом, собрав всех в одном помещении, устроить один общий концерт для всех… Пожалуй, этот вечер был самым трогательным за всю мою учительскую работу — тем более, что долго после этого она не продлилась.

После ухода из школы я долго не видел никого из своих учеников, и только однажды, когда ночью, нетрезвый ехал к родителям, чтобы переночевать, из темноты возле дома напротив мне навстречу вынырнула тёмная фигура. «Ну, всё, сейчас будут резать», — подумал я по доброй памяти начала девяностых. «Здравствуйте, Алексей Владимирович, это я, Слава Иванов!» — сказала фигура голосом одного из моих бывших учеников. Мы пожали друг другу руки…

Иногда я думаю, что, если бы я отдал себя полностью детям, я был бы хорошим учителем, как мои дед и отец. Но человек, постоянно ломающий голову над новыми песнями, творческими задачами, философскими проблемами, слишком неудобен для такой консервативной и, честно скажу ответственной отрасли как образование. И всё-таки я не хотел бы говорить «никогда». В жизни всякое может произойти — особенно, когда у тебя появляются собственные дети…