По возвращении из Лондона мне, наконец, удалось поменять круг общения: всё-таки хотелось адекватности и чувства реального. Последней каплей было то, что Виталий после ухода из «Эйфории» предпринял попытку силой отобрать у меня часть моих пластинок. Это казалось уже предательством — не говоря о том, что такое поведение было достойно только презираемых нами гопников.
Новые друзья нашлись в моём же районе, и все они оказались любителями русского рока — «киноманами», «алисоманами», панками. Творчество Цоя и Кинчева мне тогда не понравилось, зато впервые услышанный Гребенщиков произвёл лёгкое помутнение в голове: это явно было моим воплощённым песенным идеалом (первыми услышанными песнями были «Капитан Воронин», стилизованный под канадцев «Cowboy Junkies», и «Орёл, телец и лев», близкий к Окуджаве). «Гражданская оборона», с музыкой которой я познакомился тогда же, словно указала мне новые эстетические ориентиры: я раскрепостился, отрастил длинные волосы и усы, стал дико материться.
Самым близким моим другом вскоре стал мой ровесник Саша Елагин. Сашу, как и меня, вдохновляла рок-н-ролльная мифология — правда, не битловская, а цоевская — и он тоже писал песни. Вскоре Елагин занял место Виталия в «Эйфории», а я впервые попытался играть простенькие соло-партии к его сочинениям. И хотя Сашины песни были наивны и вторичны, мне нравилась их искренность по отношению к себе, теплота по отношению к друзьям и ирония по отношению к жизненным невзгодам. До сих пор чем-то меня радует первая же Сашина песня, написанная незадолго до нашего знакомства (остальные были на порядок глубокомысленнее):
Я люблю уроки, когда сидишь, жуёшь,
Я не люблю уроки, когда сплошной пиз…ёж,
А дождик поливает на улице цветы,
В глаза мне солнце светит, и это солнце — ты!..
Играть, впрочем, у нас получалось плохо. По уровню мастерства дуэт с Сашей уступал дуэту с Виталием, и мы больше делали упор на тексты песен, благодаря чему оба сумели немного прибавить. Но материал всё равно получался сырым, показывать такое не имело смысла никому, хоть мы по инерции и продолжали записываться на магнитофон у меня дома. Оперируя подаренным мне в Лондоне маленьким микшерным пультом, я пытался накладывать партии инструментов друг на друга, что приводило к ужасающему качеству звука. Вероятно, я мучился бы так и дальше, но осенью этот пульт у меня «заиграл» выхинский металлист Виталий Ефанов. В декабре 1993 года на своём домашнем магнитофоне Саша Елагин наконец сумел вменяемо записать под гитару девяносто минут своих песен. Одну из них, «Зимнюю песню», мы придумали и исполнили вместе. Я думаю, это было лучшим, что мы сумели сделать с Сашей.
Однажды в мае 1993 года, собравшись с Сашей на репетицию, мы услышали откуда-то с лестницы характерный звук, в котором без сомнения узнавалась игра на ударной установке. Недолго думая, мы рванули вверх, и на лестничной клетке четырнадцатого этажа наш спринт был вознаграждён: мы попали на репетицию дворовой группы, носящей гордое название «Арматура». Лидером коллектива был барабанщик Саша Вербинский, живший в квартире рядом. На ритм-гитаре играл и пел обаятельный блондин Денис Мосалёв, учившийся в классе у моей мамы. Басист Эдик был пьян и постоянно сползал с лестницы, гитарист Фёдор рубил по всем струнам гитары сразу, из-за чего музыка тонула в грохоте. Группа играла русский рок — «ДДТ», «Чай-Ф», «Наутилус», «Аквариум» — и готовилась выступить на выпускном вечере Дениса. После непродолжительного знакомства со мной Фёдор был пересажен за бас-гитару, а я стал играть на соло-гитаре. В этом составе мы и выступили три дня спустя под новым названием «Л.С.Д.» («Лёша, Саша, Денис»), не имея даже отдалённого представления о действии наркотиков. Запись, сделанная вскоре, гордо именовалась «Кислотный фронт».
После концерта было принято решение исполнять только собственные песни, значительную часть которых написал Денис Мосалёв. Мои же произведения в это время находились на стадии адаптации к русскому року, и выступать мне было толком не с чем. Правда, некоторые вещи я обкатывал в «Эйфории» с Елагиным, но выглядело это либо по-детски, либо чересчур подражательно по отношению к окружающему музыкальному фону. Впрочем, одна из моих песен, уже упоминавшаяся «Времена изменились», понравилась группе, и мы попытались однажды её записать, предприняв в результате — теперь в это трудно поверить — целых шестьдесят четыре бесплодных попытки подряд.
Вскоре Мосалёву удалось добиться расположения некоего Виктора Ивановича Денисова, руководителя секции каратэ в детском спортивном клубе «Современник», существовавшим в нашем районе с 1977 года и делившим помещение с паспортным столом на Сормовской улице. Клуб этот был известен в то время, главным образом, по пункту приёма вторсырья с потрясающе нелепым названием «Стимул» и дискотеками, где попсовая молодёжь демонстрировала удаль и способность к выяснению отношений в любой стадии алкогольного опьянения. В «Современнике» нам дали возможность хранить аппаратуру и репетировать в течение всего лета, пока занятия не проводились. Мы пользовались этой возможностью вволю, собираясь чуть ли не каждый вечер. Правда, наша группа поддержки во главе с Эдиком постоянно находилась в пьяном состоянии, забывая всюду бутылки и даже, как случилось однажды, порнографические журналы. Апогеем вечера, как правило, становилось то, что кто-нибудь засыпал на теннисных столах, стоящих на время лета в актовом зале. Удивительно, но нам всё сходило с рук до самого конца августа.
К этому времени наша рок-н-ролльная компания окончательно сложилась и насчитывала человек двадцать, пёстро одетых и очень шумных. Звали мы себя, по предложению Елагина, «выхинскими битниками». Как-то однажды, после случайного визита в универмаг, у нас появился и свой опознавательный знак — шнурки на шее; причём у главного зачинщика этой идеи, которым, как ни странно, был Лёня Ваккер, шнурок перехватывался алюминиевой вилкой. С битниками мы вряд ли имели какое-то сходство; скорее, я думаю, мы напоминали недозревших панков — тем более, что почти все мы слушали, в основном, «Гражданскую Оборону». Не считая барабанщика Саши Вербинского (ему было восемнадцать) и меня (мне было четырнадцать), всем было по 15-16 лет.
Кстати, что удивительно, практически никто из нас не пил, курили единицы, и поведение курящих не одобрялось. Но неиспорченность не мешала повседневным проявлениям эпатажа, которые нас очень веселили и были чуть ли не главной целью прогулок. Например, во время похода за пивом Денис Мосалёв однажды из принципа попытался расплатиться советскими купюрами (это было лето 1993 года), вызвав своей наглостью восторг продавщиц всего магазина. Вербинский вечно занимался покраской своих барабанов самодельной краской отвратительного вида, что раздражало соседей гораздо больше, чем репетиции на лестнице. Один лишь Саша Елагин был удивительно спокойным человеком. Он постоянно приглашал нас в гости, и его уютная кухня была одним из любимых мест тусовки — наряду с квартирой Дениса Мосалёва, двором школы № 624 и лестничной клеткой у квартиры Лёни Персова.
Всегда и везде, в любой ситуации Саша с Денисом демонстрировали фанатичное стремление стать профессиональными музыкантами. После того, как мы лишились базы в «Современнике», Мосалёв очень быстро нашёл новое помещение в хорошо известном мне 19-ом таксомоторном парке. На остальных «выхинских битников» Денис смотрел свысока, но однажды, поддавшись тогдашней моде, он тоже записал свой магнитоальбом. Как ни странно, эта домашняя запись осталась единственной, где прозвучали его песни — по крайне мере, из числа написанных в жанре русского рока.
Я боюсь даже думать, сколько сил, времени и денег Мосалёв и Вербинский потратили, чтобы научиться так здорово играть. Уже через пару лет они собрали нормальный, взрослый состав и стали играть репертуар, рассчитанный на клубные концерты. Учитывая большой поэтический потенциал Мосалёва, так и оставшийся нереализованным, это воспринималось, скорее, как потеря, чем как достижение. Правда, Денис стал отличным бас-гитаристом. Вербинский же со временем был вытеснен из профессиональной среды и остался тем, кем был до этого — сотрудником полиции (он пошёл туда работать ещё во времена «Л.С.Д.», чтобы избежать службы в армии). Я ещё долго встречал его при исполнении обязанностей возле подземного перехода у станции метро «Выхино». Компания выхинских битников через несколько лет практически распалась, но окончательно не исчезла до начала двухтысячных годов, и я периодически приходил на тусовки к школе № 624, где задавали тон уже совсем другие ребята, поющие, впрочем, примерно те же песни. Потом их сменили другие субкультуры.
Самым же странным событием, связанным с выхинскими битниками и районом в целом, стало то, что ровно через год, в октябре 1994 года, здание «Современника» неожиданно взлетело на воздух при большом количестве жертв (больше всего пострадали девушки из паспортного стола). В то время слово «теракт» ещё не вошло в обиход; официальное расследование ничего не дало. Впоследствии я много общался с работниками 44-го отделения милиции, примыкавшего к клубу, но даже у них не было никаких версий о произошедшим. Среди жителей района ходили слухи, что руководство клуба вело какие-то тёмные делишки, связанные с бандитами и коммерцией, так что взрыв был не то местью, не то попыткой замести следы. Проверить это было, разумеется, невозможно, но в то время, пожалуй, таким запасом взрывчатки и вправду могли располагать только бандиты и спецслужбы.
В газеты эта история, несмотря на всю свою чудовищность, толком не попала. Молодёжный клуб, несмотря ни на что, не закрылся и через некоторое время переехал на Ташкентскую улицу, но в его “официальной” истории, которую можно отыскать в Интернете, ничего не говорится о грустных событиях девяностых, а лишь то, что «…за более чем 30-летнюю историю клуб сменил не одно помещение, вырос в размере и качественно». Ну да, ну да.
