Говорить о моём европейском путешествии применительно к музыке затруднительно, так как в течение всего пребывания в Париже я сочинял единственную песню, получившую название «Rue Marcadet» («Улица Маркаде») — в соответствии с нашим адресом проживания:

Сентиментальная прогулка под бетонным мостом
Напоминает мне о том, во что не верю сегодня,
Энтузиазме, гнавшем нас за коньяком в гастроном,
И о распитии его в проходной подворотне,
Но однажды, случайно оставшись один,
Я не вспомнил себя у дверей в магазин:
Я никогда не встречал там себя.

Впрочем, по возвращению у меня «пошла тема»: я написал «Лебединую песню», «Площадь Бастилии» и «Вечерний чай». Эти песни были поэтичными, романтическими и плохо вязались с написанным ранее материалом.

Тем же летом, после возвращения из Парижа состоялся первый мой более-менее официальный концерт в Питере — в ДК Ленсовета, куда меня пригласили местные энтузиасты авторской песни, подговорённые Андреем Седовым. Приехал я в Питер вместе с гитаристом «Херес Янга» Лёшей Клочковым.

Начало было многообещающим. Несмотря на простоту моих песен, Алексей сумел привнести в них нечто приятное и мелодичное. Тем обиднее было, что концерт в ДК Ленсовета получился неудачным, так как Лёша умудрился натянуть на гитару новые струны, сползавшие прямо во время исполнения песен. Кроме того, вместо зала нас отправили играть в какую-то студенческую аудиторию без намёка на подзвучку. Чтобы окончательно не испортить себе настроение, мы устроили небольшое дружеское after-party у Вечного Огня на Марсовом Поле, а на следующий день отправились открывать для себя реку Оккервиль, где также много пели. И всё же это был сильный удар: после поездки в Питер долгое время мне не хотелось играть вообще никаких концертов.

Начало осени было удивительно теплым. Съездив, как обычно, на наш университетский турслёт, я вдруг понял, что я хочу ещё в лес, и позвонил Толику Ковалёву. Тёплым октябрьским деньком мы поехали на Озернинское водохранилище, выпили на двоих ящик пива и решили снова собирать «Происшествие» — с целью выхода на сцены московских клубов, из которых для наших целей в то время лучше всех подходил «Форпост».

Без шуток, конечно, не обошлось.

— Придумывали недавно название для группы, — рассказывал Толя о своих друзьях-музыкантах. — Я предложил гениальное: «Алчные племянники»…

Вскоре к нам присоединился басист из нашего прошлого состава Денис Кагорлицкий, а также юный пианист и саксофонист из Феодосии Коля Зайцев, с которым я случайно познакомился на сейшене в подмосковном городе Дзержинский. Коля играл на саксофоне в военном оркестре и очень любил джаз. Что касается Жака, то он уехал в Мурманск восстанавливать некогда утерянный паспорт и на момент воссоздания группы не вернулся.

К этому времени количество имевшихся у меня музыкальных инструментов стало самым большим за все девяностые годы. Боже, на чём мы тогда играли! Спустя несколько лет весь этот хлам ушёл в прошлое…

Первой моей электрогитарой была «Элгава», валявшаяся на чердаке 624-й школы в рабочем состоянии ещё с советских времён. Переключение звукоснимателей на ней осуществлялось с помощью обычных выключателей света, установленных в то время в каждой квартире. Впрочем, играть соло на ней было тяжеловато, да и электронику пришлось перебрать. В сентябре 1995 года я случайно забыл этот инструмент у Антона Кротова, после чего он попал к Вию, и вытянуть гитару обратно я уже не смог.

Новая гитара, доставшаяся мне за символическую сумму, была самостоятельно выпилена выхинским битником Русланом Ибрагимовым. Играть на ней было сложно, но строила она не хуже, чем «Элгава» и продержалась у меня несколько лет, после чего я подарил её другу, Алексею Гладкову. В 1999-ом денег, заработанных уличными выступлениями, хватило на новую тайваньскую электрогитару, которая сопровождала меня всюду, пока в 2005 году не разлетелась на куски от ветхости прямо на концерте в клубе «Tabula Rasa».

Отдельной страницей в моей жизни была двенадцатиструнная гитара Самарского завода с необычайно глубоким и громким звуком, купленная в 1995 году. После поездки в лагерь по подготовке вожатых, где в один из дней все ребята поменялись бейджиками, гитара приобрела имя «Ксюша» — благодаря бейджу моей однокурсницы Оксаны Игайкиной. К сожалению, весной 1998 года эта гитара была у меня украдена прямо на родном факультете какими-то проходимцами, а потом мне рассказывали, что инструмент видели в компаниях на Арбате. Зато у меня остался чехол, сшитый моей мамой из форменных милицейских штанов с лампасами. Это был несомненный эксклюзив.

Кроме этого, я играл на банджо, приобретённом у какого-то питерского музыканта в 1997 году, и на маленькой китайской блок-флейте. Также у меня постепенно образовался небольшой набор губных гармошек, на которых я наловчился играть в блюзовом ключе — этому меня обучил Скиф. Коля использовал в работе древний полуразваленный тенор-саксофон, который называл «утромбоном» — то есть, инструментом утрамбовывания в транспорте.

Мы начали репетиции и одновременно запись нового альбома. Первая же песня «Меня подарили» прозвучала замечательно и необычно, но вскоре по объективным и независящим причинам Толик устроился на работу по росписи витражей и перестал находить время на репетиции, а основная группа Дениса Кагорлицкого обрела популярность в клубах и приступила к записи своих песен. Единственное, что мы успели сделать вчетвером, это сфотографироваться. Больше всего запомнился кадр, где мы вчетвером со всеми инструментами — включая ударные! — сидим в ванной.

Смирившись с потерей двоих музыкантов, мы с Колей продолжили запись вдвоём. Коля, правда, предлагал мне с юношеским пылом, чтобы он играл одновременно партию баса, клавишных и время от времени брал в руки саксофон; я же мечтал о том, чтобы соединить первый состав группы с современным (я, Зайцев, Гусман, Гришина, Ковалёв). Это можно было решить летом, после окончания мной, Мишей и Аней своих учебных заведений, но мне хотелось действовать быстрее. В середине января мы с Колей пригласили Аню в группу, и она согласилась нам помочь. В итоге её участие ограничилось исполнением лишь одной песни «Я хочу лишь туда», написанной Аней в 1995 году.

Основной задачей было доделать новый альбом, названный «Кино в стиле джаз». Результат получался потрясающим: в наших руках рождалась лучшая программа «Происшествия» девяностых годов. После окончания работы над ней можно было задуматься над концертами и поиском музыкантов. Впрочем, это, как и многое другое, мы сделать не успели: вскоре моя вроде бы наладившаяся личная жизнь с Галей обрушилась. Этого удара я пережить не смог, и неожиданно для себя полностью прекратил писать песни, чего не случалось со мной никогда. Впрочем, альбом «Кино в стиле джаз» удалось доделать; одновременно были записаны некоторые песни для альбома «Колыбель испанского лётчика», который мы решили выпустить следующим. После этого Колины визиты ко мне стали заметно более редкими, и я понял, что остался один.

Последней вспышкой активности стала запись альбома «Отражение», составленного из песен моих друзей, бывших рядом в девяностые годы — Дениса Мосалёва, Александра Елагина, Дмитрия Лихачёва, «Курских близнецов», Скифа, «Дж.Ор.П.С.», Кати Кушнер и прочих. Не записал я только ни одной песни Нурвен — не смог выбрать. В этой инкарнации «Происшествие» предстало акустической группой с трёхголосьем в составе меня, моей сестры Марии Караковской и Руслана Ибрагимова. В двух песнях спела также Аннушка Гришина — единственный человек, участвовавший в двух первых и двух последних составах «Происшествия» 90-х годов.

Я тщательно отбирал песни и даже специально ездил к Кате Кушнер в Тулу, чтобы переписать слова песни «Я рисую ручкой на газете». Лучше всех удалась первая песня на альбоме — лихачёвская «Наше время». К сожалению, низкое качество записи, как обычно, свело на нет все усилия, но в 2013 году эта песня была довольно удачно переписана с Наташей Караковской и Гусманом.

Руслан, узбек по национальности, был внешне очень красивым парнем. Амбиции не давали ему покоя, и он всегда стремился продемонстрировать свои профессиональные таланты. Как-то он водил нас с сестрой на концерт группы Дениса Мосалёва, где Денис играл на басу, Вербинский стучал на ударных, а Руслан пел. Из собственных песен у Руслана было только сочинение со словами «Вау, крошка, с глазами будто кошка» — и дальше в том же духе. Как-то мне доводилось присутствовать на репетиции группы «Спрячь спички», где Руслан тоже числился вокалистом. Две команды не отличались по стилю, да и вообще ощущалось, что «альтернативная музыка» не обладает большим разнообразием идей. Почему Руслан пел в двух группах, я не очень понял — то ли ради денег, то ли ради славы. Во всяком случае, обе команды считали, что они «с именем». «Происшествию» в мир таких «профессионалов» было невозможно попасть. Это именно оттуда звучали высокомерные советы «научиться играть», будто именно умение играть приносило им уверенность в своей правоте. Люди зарабатывали деньги тем, что приносило нам удовольствие. А мы… группы как таковой уже не было.

В октябре 2000 года после большого перерыва дело дошло до репетиции, в которой принял участие игравший на клавишных Коля Зайцев, я играл на бас-гитаре и пел, Руслан взял в руки гитару, а Маша была бэк-вокалисткой. То, что у нас получилось, было настолько бессмысленно и жалко, что никому из музыкантов не пришло в голову спросить у меня, когда мы будем собираться в следующий раз…

В этот день моя музыкальная деятельность прервалась более чем на три года. Колю Зайцева я нашёл благодаря помощи Аннушки Гришиной лишь спустя тринадцать лет — к этому времени он обзавёлся детьми и заботами. Руслан с Машей вскоре поженились, но прожили вместе недолго. Уже через пару месяцев у меня стали ломаться музыкальные инструменты — один за другим. Некоторые из них я ещё иногда брал в руки, но до следующего этапа моей музыкальной жизни дожила только красная тайванская гитара. Остальное пришлось раздать или выбросить…