В Вологде случилось то, к чему всё давно шло: мы разругались вдрызг с Максом Никитиным, причём об уходе из «Происшествия» Максим сказал сразу же, как только мы сели в московский поезд. Будущее группы в очередной раз оказалось под вопросом, но буквально за две недели до долгожданного концерта в «Перекрёстке» к нам присоединился Вячеслав Жинжак по прозвищу Жак, 25-летний уроженец Мурманска, работавший там барменом. Имея за спиной огромный исполнительский опыт в среде бардовской песни, он очень помог «Происшествию», придумывая вместе со мной все аранжировки.
В итоге на сцену в тот день вышли я и Лиза, на соло-гитаре играл Слава Жинжак, а на ударных мы уговорили подыграть барабанщика группы «Выход в город», пожилого джазмена по имени Фридрих. Как ни странно, концерт получился неплохой, а его запись стала одной из лучших записей «Происшествия» в девяностые годы.
Вскоре Толик Ковалев (он же Ларс), мой старый знакомый ещё со времен Арбата, стал постоянным барабанщиком группы. Правда, играл он неважно — зато проявил организаторские способности, хлопоча о концертах и заставляя всех репетировать в те дни, когда нас обуревала лень.
После концерта я зачастил в «Перекрёсток» в качестве гостя: вход был платным только в концертный зал, поэтому я подолгу просиживал у барной стойки, общаясь с Жаком. Там же, в баре, находилась дверь, ведущая на сцену, через которую проходили музыканты. С некоторыми мы знакомились, но запомнились из всех этих людей только Сергей Калугин, Ольга Арефьева, Александр О`Шеннон и многочисленные участники творческой ассоциации «32 августа». К весне «Перекрёсток» стал для меня таким же местом тусовки, как когда-то Арбат, «стрелкой, которую не забивают».
Как и в прошлом на «Киевской» у Дихтера, администрация театра меня недолюбливала, считая, что моя персона должна приносить какую-то прибыль. Но взять с меня было нечего, поэтому обострений конфликта не возникало. Впрочем, директор театра, Виктор Луферов, в отличие от Дихтера, мне нравился. Это был умный, талантливый и не боящийся экспериментов человек, посылающий со сцены в зал декадентский драйв, абсолютно нехарактерный для КСП.
В перерыве люди обычно устремлялись из зрительного зала в бар, и у Жака кипела работа. Особо важной задачей было не забыть заранее нагреть чайник, но иногда Жак увлекался общением и забывал вовремя набрать воду. Однажды я выручил его, бросившись прямо в скопление людей с воплем: «Осторожно, горячий чайник!» Этот финт позволил мне легко добраться до туалета, но вернуться обратно с наполненным водой чайником оказалось гораздо сложнее: меня уже раскусили. Вскоре я привёл на тусовку Чёрного Фельдшера и Галку, которые по началу смотрелись экстремально в более старшей, чем мы, компании. Одновременно в мой круг общения вошли друзья Жака.
Заметным персонажем в тусовке был Сергей Тышевский по прозвищу Ворон — тот самый, который угостил меня вином на квартирном сейшене у Руси и потом привёл в «Перекрёсток». Беднягу искалечили в армии, благодаря чему у него было перекошено лицо и нарушена речь. Многое из того, что он говорил, я понимал не с первого раза. Далеко не все были способны с ним общаться, но мне он казался забавным, особенно когда рассказывал какие-то безумные завиральные байки о своей жизни или бахвалился якобы близким знакомством со звёздами андеграунда — к примеру, с Сергеем Калугиным. Если уж на то пошло, в том же «Перекрёстке» частенько тусовался директор Сергея Калугина Дмитрий Урюпин, с которым я спустя пару десятилетий сдружился и сотрудничал.
Бородатый общительный Дима Горяинов был самым старшим из нас — ему было слегка за сорок. Обычно он представлялся главным редактором газеты «Бард’Арт» и сразу начинал страстно рассказывать о своем проекте, появившемся сравнительно недавно — в феврале. По его словам, это была единственная в мире газета об авторской песне. Дима возил её по всем каким только можно фестивалям, но чаще раздавал бесплатно, чем продавал. Выход издания финансировался предпринимателем по имени Вадим Гринштейн, который владел небольшим издательством. Как-то я побывал дома у этого мецената и поразился тому, насколько его квартира завалена хламом — буквально до потолка. Когда через много лет я стал заниматься издательским делом, я понял, что превращение своей квартиры в склад — это неизбежное зло для профессии издателя. Активное участие в жизни газеты «Бард’Арт» также принимали Слава Жинжак, который числился там корректором, и Саша Карпов, который получил возможность регулярной публикации своих баек. Не думаю, что у газеты был очень большой тираж и что она действительно была такой уникальной, как её расписывал Дима. Но в убеждённости и трудолюбии Горяинову отказать точно было нельзя. Жизнь вокруг него так и кипела.
Тем временем в моей жизни приближались большие изменения. Как и многие другие подростки, с родителями я ладил не всегда. Примерно с тех пор, как начал тусоваться на Арбате, я отгородился от своей семьи в комнате, где запирался на финскую задвижку и даже варил себе по утрам кофе — моя комната была переделана из кухни, и потому в ней стояла старая электроплита. Творческий беспорядок, напоминавший обстановку у Скифа, никогда не подвергался каким-либо изменениям — пока в 1997 году мой отец не решил сделать ремонт. В результате в течение года я был лишён своих вещей, хранившихся отныне в ящиках в гараже, а ночевал на маленьком диване, который из-за отсутствия места было невозможно разложить в длину. Мои дневниковые записи 1993-1995 года в результате этих скитаний бесследно сгинули, о чём я жутко жалею до сих пор. Зато с того времени я стал обходиться минимумом вещей — особенно, во время поездок по стране.
В конце концов, в апреле 1998 года я переехал от родителей и стал жить один. Квартира моя тут же получила название «особняк князя Караковского», а улица маршала Полубоярова была переименована в улицу Четвертькнязева. Переезд я отметил 9 мая 1998 года, предприняв автостопный рывок в сторону Смоленска, но добрался только до Вязьмы: в праздничный день машины ходили не очень хорошо.
Долго жить в одиночестве мне не пришлось. Вскоре моей боевой подругой стала красивая трёхцветная кошка по имени Иришка. Дело было так.
Случайно встретив на Арбате подругу Жака Свету Гольдфельд, я выяснил, что она идёт в «Купину» (ныне несуществующая сеть продуктовых ларьков), закупаться подпольным молдавским вином. Будучи честным человеком, я напрямую спросил, что надлежит сделать, чтобы быть угощённым. Оказалось, что вино предназначается для человека по прозвищу Саша Птиц, у которого был день рождения, и что всё это будет происходить где-то на Нижегородской. Ещё Света сказала, что там будут также присутствовать слегка знакомые по «Перекрёстку» Андрей и Стася Седовы, чьё занятие состояло в изготовлении и продаже красивых вещичек из кожи, и которые в то время жили у Саши. В итоге, я удачно напросился в гости и настолько успешно принял участие в дегустации вина, что через некоторое время мирно уснул там, где сидел.
Очнулся я от грохота ломающейся мебели. Андрей и Саша — оба, мягко говоря, тяжеловесы — исступлённо дрались. Светы в квартире не было. Стася забилась на балкон. В конце концов, ссора закончилась выбрасыванием вещей с балкона. Андрей и Стася убежали на улицу, я остался приводить в чувство хозяина. «Ненавижу! Везде его вещи!», — заорал Саша и, к моей полнейшей неожиданности, вытащив из-под кровати котёнка, попытался выбросить его в окно. Выхватив животное из рук чуть ли не в полёте, я забросил котика за пазуху. Успокоение эмоций оказалось необычайно быстрым: выпив стакан водки, Саша уснул. Взглянув в окно, я совсем не обрадовался: какие-то гопники били Андрея по второму разу. Выбежав на улицу, я понял, что человеку нужна медицинская помощь, но он рвался на Ленинградский вокзал, чтобы ехать в Тверь, к матери. «Какая Тверь? Первый мент — твой! Я тебя не пущу в метро, пока ты не придёшь в себя», — сказал я. И мы поехали ко мне на троллейбусе №63, который шёл хоть и долго, но надёжно.
Потеряв место жительства в Москве, Андрей был только рад отделаться от некстати полученного в подарок котёнка. Я назвал кошку Иришкой, так как мне нравилось сочетание этих звуков. Впоследствии бедное животное мужественно переносило вместе с нами все тяготы тусовочной жизни, пока в 1999 году не досталась бабушке Галки Снимщиковой.
Июнь 1998 года ознаменовался выступлением в подольском лицее № 5 на довольно большом концерте, где играла также группа «Перекрёсток» (тёзка московского театра песни). После выступления «Происшествия» (в составе меня, Славы и Лизы) к нам подошла с благодарностями замдиректора лицея. В этот момент, сильно поддатый, я наяривал на фортепиано «Птичку» и не ожидал к себе такого внимания.
Кроме того, мы устраивали квартирники, а единожды, благодаря Саше Крымскому, выступили в Православном Университете св. Иоанна Богослова, концерт в котором закончился таким невообразимым пьянством и развратом, подобного которому я, пожалуй, и не припомню — видимо, некоторые зрители восприняли специфику заведения как вызов. В то время, пока основное число слушателей занималось пьянством и прелюбодеянием на всей доступной для этого площади, я решил заглянуть в зал, где вроде бы кто-то ещё продолжал выступать. К моему удивлению, это оказался лидер группы «Даждь» Дима Студеный. Слушали его несколько преданных православных девушек.
Вклад Лизы в творчество группы с появлением в группе Жака постепенно стал сокращаться, а в июле 1998 года закончилась и любовь. Чтобы побороть печаль, я снова отправился в дорогу.