Пока «Происшествие» ездило по городам России, всё в нашей жизни казалось очень весёлым и приятным, но в Москве нам было комфортно только друг с другом. Мы постепенно стали хуже играть, так как в полном составе репетиции проводились не так часто, как раньше. Виной тому был, к сожалению, Гусман. Живя в Суздале, он частенько играл на концертах без подготовки. Я коротал время в его ожидании тем, что развлекался с нашей звукозаписывающей аппаратурой. Так в конце 1996 года мне внезапно пришло в голову продолжить абсурдистские эксперименты Лёни Ваккера. За пару недель мы с сестрой Машей и соседом Женей Егоровым записали все имевшиеся в распоряжении аудиопьесы (включая скандальную о Лермонтове). Кроме того, под аккомпанемент детского синтезатора мы увековечили не только отдельные Лёнины песни, но и все ходившие в нашей компании пародии на хиты русского рока, не делая никакого цензурирования даже в особо матерных и порнографических местах. Промежутки между песнями заполнялись идиотской рекламой, в сочинении которой Маша оказалась настоящим специалистом. Полученные девяносто минут бреда мы назвали «Радио Врубись!» в честь мифической радиостанции, на волнах которой якобы вещался весь этот ужас. Заканчивалась запись захватом студии ОМОНом.

Зимой 1996-97 года у меня снова, наконец, стали получаться удачные лирические песни, но ни одну из них мы так толком не аранжировали. Я часто исполнял две новых композиции — «Светлана» и «Декабрь». Первая раскрывала тему женского одиночества, вторая была повеселее и повествовала о том, как Верлен, Рембо, Элюар и другие поэты непостижимым образом попадают в современную декабрьскую Москву, чтобы посидеть на кухне и попить чаю с гостеприимными хозяевами квартиры.

Подходили к концу и лучшие годы арбатской тусовки. Хипповская компания окончательно переместилась к аптечному парадняку («Бублики» к тому времени трансмутировали в какое-то жуткое кафе с незапоминаемым названием), люди там стали обретаться более пьющие, торчащие и менее творческие, что у меня вызывало тоску и уныние. Главной причиной грусти был уход из арбатской жизни чувства спонтанности, доверия, доброжелательности. Вскоре оставивший музыку Лорд ещё в конце 1995 года написал песню «Подсевшие на Арбат» с такими словами: «Улица длиною в два километра, жрущая помои целой страны…». Трудно судить, насколько он был в этом прав — ведь в тусовке продолжали появляться светлые люди. Особо хотелось бы вспомнить Васю Алексеева и его жену Кэнтис (впоследствии — лидеры групп «Человек и птица» и «Road Train» соответственно), которые в то время иногда играли на тех же квартирниках, что и мы, а также Варвару Кротову (после замужества Скороходову) по прозвищу Варда, которая организовала у себя дома значительную часть этих квартирников. Варя мне была знакома ещё со времён тусовок у Пичугиных и ездила с нами в Ярославль.

В 1994-1999 годах мы старались не пропускать «битломанских стрел» — ежегодных тусовок на Стреле (у Музея космонавтики на ВВЦ), посвящённых дням рождения Джона, Пола, Джорджа и Ринго. Кроме того, отмечался также день смерти Джона Леннона, а также день рождения и день смерти Джима Мориссона. В то время считалось, что если ты не можешь часто появляться на Арбате, то уж туда-то точно надо дойти. И «стрелы» были такой специальной «тусовочной» обязаловкой, на которой можно было легко встретить людей, которых не видел, к примеру, пару лет. В этот день хиппи бродили большими толпами вокруг памятника, пили алкоголь, устраивали массовую игру в «ручеёк» и вообще вели себя непринуждённо — впрочем, как и всегда. Конечно, пелись там, в основном, песни «Битлз», но мы ухитрялись, отойдя чуть в сторонку, исполнять свой собственный репертуар, собирая круг друзей и поклонников. Кроме тусовок у стрелы аналогичные встречи — более массовые и в меньшей степени подчинённые каким-либо правилам — проходили каждый год 1 апреля на Гоголевском бульваре (правда, в этот день я всегда оказывался простужен и не приходил) и 1 июня в День защиты детей в парке Царицыно. Там было как-то более расслабленно и не очень интересно, так что в первый раз до Царицыно я добрался только в 2011 году, встретив там Митю Усачёва из первого состава «Происшествия» и нескольких знакомых по нашей арбатской компании середины девяностых… Кстати, битловские «стрелы» и вообще тусовки середины девяностых были хорошо фотодокументированы благодаря парню по прозвищу Старки (Вадиму Приступе), который в любую погоду ходил с фотоаппаратом и сделал множество неоценимых кадров. Ещё с фотоаппаратом в те годы на тусовке можно было частенько увидеть легендарного, талантливого и добрейшего Анатолия Азанова, который, к сожалению, ушёл из жизни в начале двухтысячных. Кстати, Старки учился в Московском медико-стоматологическом институте, и благодаря ему я несколько раз ошивался там с гитарой, пытаясь нести наше творчество студентам-медикам. Самым запомнившимся кадром в его коллекции было исполнение мной песен на стреле в феврале 1995 года (т.е. Харрисоновской стреле) в лютый мороз. Как у меня это получалось — ума не приложу.

Последнее крупное выступление перед хипповской тусовкой мы дали в марте 1997 года в Троицке. Этот концерт, куда нас позвал играть, кажется, Саша Синяевский, получился одним из наиболее массовых андеграундных сейшенов того времени: на нём собралось примерно десять групп и несколько сотен слушателей. До сих пор прекрасно помню переполненные тусовщиками маршрутки у метро «Тёплый стан» и попытки отдельных товарищей проникунуть туда бесплатно…

Память сохранила этот концерт как место, где всё шло не так. Мы играли первыми, и я, некстати, вышедший за пивом, едва не опоздал на собственное выступление. У нас, как обычно, не было барабанщика — вместо этого на перкуссии играла моя однокурсница Надя Корешкова. Гусман не успел отрепетировать новые песни и безбожно в них лажал. Я пару раз от волнения забыл слова песен. Какая-то газета потом изрядно на нас оттопталась. Помню, статья в ней называлась «Умкины дети», и мы, по этой версии, были блудными детьми. Сам по себе текст был довольно идиотский: например, нас почему-то именовали в нём фанатами «Крематория» — видимо, потому что одну из песен («У генерала Эйзенхауэра») я посвятил Армену Григоряну. Мне было обидно потому, что автор заметки затронул мои убеждения, а я не имел возможности ему ответить или возразить — только читать эту дурь… Потом, через много лет, я случайно познакомился с одним из наших тогдашних слушателей — он остался в полном восторге от выступления «Происшествия» и недоумевал, почему именно этот концерт произвёл на нас столь гнетущее впечатление. Я до сих пор не могу ответить на этот вопрос — у меня осталось только ощущение усталости и опустошения, без всякой конкретики.

На самом деле всё было совсем неплохо. После нас играла Джонни из группы «Транспорт», которая очень нам понравилась, и мы ей тоже. На посвящении Григоряну и «Моё имя — Сергей Есенин» мы устроили что-то наподобие джема с участниками нескольких групп; вместе с нами на сцену вышел гармошечник-блюзмен Вовка Кожекин, с которым я познакомился где-то за полгода до этого и который был организатором этого концерта. Как обычно, мы выложились на сцене по полной. Иначе и быть не могло: слишком уж редкими были моменты выхода на сцену. Именно поэтому я умышленно вставил в программу троицкого концерта новую песню с недвусмысленным названием «П. О. Н. Т. (Посвящение окружающим нас талантам)».

Вскоре флейтист группы «Навь» Илья Сайтанов написал едкое посвящение «Происшествию», воспринимавшееся прямым ответом на наш сарказм:

Дуэт из оперетты (поют Князь и Природа)

Я пою о том, что вижу:
Безобразие кругом.
Все покрыто черной тенью —
Просто дьявольский дурдом!
Вот только жаль,
Что на глаза
Повязан чёрный шарф…

Я пою, о том, что слышу:
Слишком много чепухи.
Пишут песни все без мыслей,
Растаманские стихи.
Вот только жаль,
Что из ушей торчат
Бананы с двух сторон…

Я устрою здесь квартирник,
Позову своих друзей,
Пусть рекою льется пиво,
Лейся песня веселей!
Вот только жаль,
Что инструменты не строят
И голос еле слышен…

Я буду петь о жизни сложной,
Нараспев тянуть слога-а-а-а,
Слава Богу, невозможно
Рот заткнуть мне никогда!
Вот только жаль,
Что никого здесь не осталось,
Кроме нас с тобой, мой друг…

Однако заткнуться в наши планы не входило. Мы продолжали придумывать аранжировки к песням. Однажды в гостях у Олега Хухлаева мне дали в руки хорошую гитару, на которой получалось зажимать всё, что я хотел. И вдруг у меня стало получаться играть по-настоящему хорошо — в манере, немного похожей на стиль Юрия Наумова. Естественно, после этого я стал сочинять блюз. Новые песни оценил даже Алексей Ветроградов, согласившийся записать нас ещё раз, но на этот раз просивший денег на новую магнитную ленту. Однако даже эта скромная сумма была для нас совершенно непосильна, и из проекта записи ничего не получилось. Оставалось лишь пожалеть, что эти гитарные способности у меня открылись слишком поздно…