Как я уже говорил, одновременно с нами на студии работали Веня Дркин и Александр Непомнящий. С обоими я был знаком, но регулярно общался только с Сашей. По сути, единственное воспоминание о Дркине было таким: мы сидим на полу, слушаем песню «Мы туда не пойдём», а Алексей скребёт по бонгам обычным деревянным карандашом, показывая, как это было записано в песне «Город-сад».
Непомнящий начал свой путь к популярности с любопытного пи-ар хода: Ветроградов разместил шесть его лучших песен в дописке после омерзительного альбома Чижа «Акустика». Чиж был как раз на подъёме, и песни Непомнящего в таком соседстве были услышаны и приняты тусовкой — я и сам начал знакомство с ними именно с этой кассеты.
Впрочем, очень скоро мы встретились и лично. В дождливый осенний день 1995 года Саша играл на Арбате, пытаясь собрать денег на ивановский поезд, но слушали его лишь какие-то панки, и из затеи явно ничего не выходило. Музыка была крутой, музыкант был незнакомым, и я, не пропускавший ничего интересного, остановился послушать. Когда Саша запел «Лимоновский блюз», я наконец его опознал и предложил выпить. Мы пошли с гитарами в «аптечный парадняк», где продолжили знакомство. Не могу сказать, что взаимное узнавание привело нас в неописуемый восторг: многие Сашины сочинения мне казались слишком занудными, а из моих он похвалил лишь длинную «Сказку о потерянном времени», которую я сумел окончательно дописать и структурировать только в 2018 году. Тем не менее, взаимная человеческая симпатия у нас возникла.
Саша не соглашался с моими доводами, что мы придерживаемся панк-идеологии и называл нас “озверевшими хиппи”. Только спустя годы я узнал, что афоризм «Панки — это озверевшие хиппи» принадлежит Киту Уоррену из The Adicts. Годы спустя я понял, что он всё-таки был прав, мы были гораздо большими хиппи, чем нам казалось, просто это были девяностые.
Сашины песни (особенно «Поезд в город весны», «Дорога домой», «Свидригайловская банька», «Сказка») обладали столь тонкой, психологичной поэтикой, что эмоциональные натуры, склонные к самокопанию, подсаживались на его песни как на наркотик. Кроме того, ранние песни Непомнящего («Одиночество», «Лимоновский блюз») содержали со вкусом подобранную хипповскую и панковскую символику. Реминисценции Непомнящего часто адресовались лишь посвящённым. Скажем, не все могли прочесть смысл строки из «Одиночества» «…а кто в доме любви по жизни шпион», но помнившие Джима Мориссона и его «I’m a spy in the house of love…», понимали, что Саша просто в очередной раз свергает андеграундного кумира. Для остальных слушателей в песнях находились отсылки к широко известным книгам Достоевского, Андерсена, Брэдбери, песням Высоцкого, Летова и прочему. Будучи хорошо образованным человеком, Непомнящий льстил слушателям, подсовывая знакомые цитаты: те тоже ощущали себя умными, духовно богатыми людьми, которым открыт доступ к особому элитному источнику знаний.
Свойственный Непомнящему беспощадный критицизм сопровождался резкими политическими призывами — правда, поначалу было не вполне ясно, в чём именно они заключаются. Было заметно, что он подвергает сомнению любые ценности, начиная с собственных же, рок-н-ролльных («Конец русского рок-н-ролла»). Всё это уже было сначала у панков, потом у Гребенщикова («Рок-н-ролл мёртв»), а потом снова у панков, но уже русских — и поэтому хорошо прокатывало. В другой ситуации песни Непомнящего казались бы предательством, настолько легко и жестоко он расправлялся с человеческой верой. Что же касается призывов к умерщвлению американцев и ментов, тут Саша был тем более неоригинален и ничем не рисковал, поскольку ни американцы, ни менты его не слышали.
Лирика же в песнях Саши вскоре стала играть служебную функцию: примерно начиная с «Убей янки», «Опричников» и «Когда ты идёшь по своей земле» это были обычные, ничем не прикрытые призывы к насилию:
Мы мирные люди. В городе весна.
Но наш бронепоезд там, где наша земля.
Так что если мент избивает тебя,
Ты можешь убить мента.
И всё-таки в жизни Непомнящий не производил впечатление агрессивного человека. От природы и добрый и слабый, неизвестно как выживший в гопницком Коврове (возможно, его спасли интеллигентные любящие родители — я могу лишь догадываться об этом) и провинциальном Иваново, где он получил филологический диплом, Саша вёл себя как типичная жертва. Строки типа «томик Маркузе в моих наркоманских руках» невозможно объяснить ничем иным, кроме как попыткой изобразить из себя могущественного агрессивного врага общества: у Маркузе была слава нонконформиста и индивидуалиста, но на самом деле этот зануда-немец ненавидел джаз, презирал молодёжь и эстетику 60-х, и ценить его, в отличие, например, от Ги Дебора, было особенно не за что. Невысокий, сутулый, с длинными спутанными волосами Саша настолько не походил на скинхеда, что его тяга к этой эстетике вызывала ассоциации с БДСМ.
Стремление примкнуть к мощным системообразующим движениям всё-таки сыграло с ним злую шутку: Саша слишком сильно подстроился под курс национал-большевизма и жестоко расправился со своей добротой только потому, что она не соответствовала его политическим взглядам. По прошествии нескольких десятилетий в его творчестве лучше слышится агрессия, чем творческая индивидуальность. А ведь в середине девяностых это был тонкий, чувственный поэт с хорошим воображением и прекрасной речью — по крайней мере, когда его удавалось встретить не пьяным и не обдолбанным.
Любопытно, что Гусман познакомился с Непомнящим независимо от меня в Суздале, куда Саша периодически приезжал потусоваться. Вообще общежитие Суздальского художественно-реставрационного училища обладало в те времена какой-то особой аурой, приманивающей музыкантов. Однажды, одновременно приехав в Суздаль, мы с Непомнящим едва не застали друг друга в одной из комнат, и это было вполне нормальной ситуацией.
Вскоре Ветроградов познакомил нас с женой Непомнящего, поэтессой из Старого Оскола Надеждой Стахурской, которая оформляла графикой почти все его альбомы, а также была самым внимательным и беспощадным Сашиным критиком. Мы приезжали к ней пару раз в общежитие Полиграфического института и быстро убедились, что Непомнящий врёт ей напропалую о себе и своих песнях, пытаясь то ли скрыть своё влечение к нацболам и скинхедам, то ли изобразить из себя большую звезду — короче, при мне они постоянно ссорились. Всё это сопровождалось безудержным пьяным свинством, которое я наблюдал и своими глазами, и на видеозаписях с концертов. Так что более тесное общение с Непомнящим в конце концов привело к тому, что мы практически поссорились, и с того времени говорили друг о друге исключительно в язвительных тонах. Ветроградов же был без ума от Саши и продолжал его раскручивать несмотря ни на что — за что, на самом деле, ему большое спасибо.
Когда в конце девяностых годов Непомнящий после долгих душевных метаний внезапно обратился в православие, я ему ни на грош не поверил: для меня было очевидно, что при таком раскладе из простого фанатика он может превратиться только в религиозного фанатика. Именно в те годы Саша написал самую известную свою песню «Я не верю (Знаю)», представив себя уже не скинхедом и не нацболом, а, вероятно, карающим ангелом. Впрочем, разница особенно не просматривалась:
Hоченька бескрайняя съёжится в комочек,
Ляжет помурлыкать на теплые коленки,
Трибунал Сыновний расставит все точки
И хозяина тюрьмы поставят к стенке.
Вскоре Сашина активность пошла на убыль: я думал из-за богатой духовной жизни в лоне Русской православной церкви, а оказалось, что из-за здоровья. В 2004 году у Непомнящего обнаружили глиобластому (злокачественную опухоль головного мозга), помочь в борьбе с которой не смогли ни молитвы, ни операции, ни всенародный сбор денег. 20 апреля 2007 года Саши не стало. Как ни цинично звучит, удивляться происшедшему не приходилось: слишком долго каждым своим шагом Непомнящий демонстрировал то, что смерть — это основная, фундаментальная цель его жизни.
Непомнящий уже при жизни считался культовым андеграундным музыкантом и большим авторитетом в бардовской песне. Его звёздный час пробил на фестивале «Оскольская лира», где он стал сначала лауреатом (Дркин там же получил гран-при), а потом сидел в жюри и вообще почивал на лаврах. Но после смерти Сашу стали быстро забывать. Отчасти это объяснялось одиозностью столь любимых им национал-большевиков, отчасти успешным творчеством конкурентов — например, Олега Медведева, работающего на том же поле, что и Непомнящий. В отличие от мягкотелого алкоголика Саши, Олег был решительным, смелым и производил впечатление чуть ли не спецназовца — при том, что его поэзия была, как минимум, не хуже. Правда, альбом «Таблетки от счастья» вышел в Иркутске в 1998 году, и в конце девяностых мы его ещё не слышали. Зато уже в начале двухтысячных на тусовках часто можно было услышать песни, в которых угадывалось что-то от Непомнящего — но гораздо более решительные и бескомпромиссные, как например, «Религия»:
Праведное слово, как тифозная вошь —
Если ты согласен, значит ты не живёшь,
Спорь, моя неверная религия, спорь!
…О том, что лучше задохнуться, чем вдыхать этот дым,
О том, что лучше быть коричневым, чем голубым —
Пой, моя упрямая религия, пой!
Увы, Непомнящий никогда не был способен на такую последовательность курса — при том, что Медведев всегда позиционировал себя как политически нейтрального артиста.
Веня Дркин, другой легендарный музыкант девяностых, с которым я был знаком, умер при схожих обстоятельствах: страшно, неожиданно и тоже от неизлечимой болезни. В его случае это был лимфогранулематоз — злокачественная опухоль лимфатических узлов. Алексей Ветроградов и гитарист «Происшествия» Слава Жинжак, как и многие другие люди, знавшие и любившие Веню, пытались собирать деньги, устраивать концерты, но ничего не помогло. Веня сгорел очень быстро, 21 августа 1999 года его не стало.
В отличие от Непомнящего, Веня был «чистым» поэтом, не тратящим время на политические лозунги и преходящий с абстракции лишь на стёб. Он вообще казался амбициозным трудоголиком, стремившимся к каким-то высоким творческим идеалам, но не достигавшим их. Если честно, я вообще не понимаю, как можно оценивать его творчество. Множество его песен кажутся наспех написанными черновиками, и не всегда понятно, насколько сам Веня считал тот или иной замысел реализованным. В целом, мне совершенно не близка эстетика Вени, и поэтому я не могу сказать, что люблю его песни. Одно могу сказать точно: этот парень был способен на многое, не успел реализоваться, очень сильно страдал, и его очень-очень жалко.
Наиболее состоявшиеся песни Вени ушли в народ и стали популярны, а в середине нулевых стал проводиться ДрФест, посвящённый памяти Вени. Но, если честно, я совершенно не могу представить себе такой же фестиваль памяти Непомнящего.