В этой книге, несомненно, нужно что-то сказать об Умке, и для меня это непростая задача. Мне нравились многие её ранние песни, но не нравились концерты и записи. Наиболее точно будет сказать, что мы знакомы с довольно давних времён (с 1995 или 1996 года, не помню точно), но поскольку общих дел у нас почти не было, то и общались мы немного.

Ну и поскольку об Умке как таковой мне рассказывать нечего, то я остановлюсь подробнее о деструктивных процессах, которые начали проявлять себя в хипповской тусовке как раз в то время, когда она возобновила музыкальную карьеру. Технически и фактически в этом нет ни малейшей связи, но Умка в то время была абсолютно везде, и поэтому всё происходило как бы на фоне её песен. Это ощущение я сумел сформулировать в 1999 году, написав «Поэму о сейшене», которая повествовала о пьянстве, наркомании и разврате с неизменным рефреном «А где-то вдалеке играет Умка».

На мой взгляд, любая творческая среда живёт, поддерживая некий баланс между личной самореализацией творцов и поиском кайфа. Конечно, идеально было бы, если бы эти две вещи совмещались, но на практике это происходит лишь вспышками. Обычно же мы, музыканты, имеем дело с напряжённой и очень дисциплинированной репетиционной деятельностью с одной стороны и загулами в стиле «секс, наркотики, рок-н-ролл» (плюс алкоголь) с другой. Убеждён, что одно не должно мешать другому. То есть, грубо говоря, если ты алкаш, то отдай свой инструмент непьющему и иди, спивайся (извините, я вообще не люблю алкашей и нариков); а если музыка мешает тебе трахаться, то такую музыку надо однозначно слать нахер.

Но сначала всё-таки об Умке.

Общеизвестно, что Аня изначально делала карьеру филолога: окончила Литературный институт, защитила диссертацию у Мариэтты Чудаковой по творчеству обэриутов, преподавала, переводила, редакторствовала. Первые песни она написала в середине восьмидесятых, примерно тогда же обрела своё прозвище, но потом оставила музыку — как говорит Википедия, потому что муж не разрешил, но лично мне причины этого попросту неизвестны, так что врать не буду. Летом 1995 года Умка появилась впервые после долгого перерыва на хипповском фестивале «Рэйнбоу», после чего по тусовке стали гулять кассеты с записью её песен, которые она при любой возможности бесплатно раздавала падким на халяву хиппи. Одна из таких кассет, «Умка и Понька», была мне продемонстрирована Леной Нестеровой в Санкт-Петербурге, и я сделал себе копию.

Песни Умки мне понравились, и я тщательно их изучил. Это была неплохая бардовская песня с текстами, посвящёнными хипповской жизни, в которых были перемешаны Дженис Джоплин, Достоевский, хиппи, автостоп, «We shall overcome», какие-то неизвестные мне люди из тусовки — одним словом, некая авторская история окружающего мира, для написания которой требовалась, в первую очередь, запредельно высокая самооценка. Но в нашей компании, воспитанной на панк-ценностях, иметь такую самооценку было западло, поэтому петь на кухне песни Умки (в отличие от творчества, к примеру, Сили) никогда никого не тянуло. Может быть, именно поэтому, при всей симпатии к песням, эмоциональной близости с их автором у меня не возникло.

В конце того же года Умка собрала электрическую группу и дала с ней первые концерты в клубе «Дебаркадер» — действительно, настоящем дебаркадере, стоящем у берега Москва-реки в районе метро «Фрунзенская». Разумеется, для Системы это стало культурным событием, и в декабре 1995 года мы с басистом «Джаз-оркестра памяти Сальери» Шуриком Вишнёвым зашли на один из концертов. Сейшн был невероятно людным, почти как у Антона Кротова, но знакомых людей мы не встретили. У Антона это было бы неудивительно, ведь с автостопщиками мы почти не общались, но тусовку хиппи-то мы знали хорошо — а тут ни одного знакомого лица, и это было странно. Звук был довольно дрянной (это как раз не удивляло), музыканты играли слабо, разобрать слова было проблемой, да и места в зале толком не было — так что слушатели, в основном, толпились на палубе. Мы попытались пообщаться с ними. Оказалось, все ждут конца концерта и раздачи халявных кассет, чтобы потом записать на них вместо Умки что-нибудь другое, по своему выбору.

К этому времени на всём корабле не было ни одного трезвого человека — кроме нас, успевших выпить совсем немного. Прямо посередине прохода демонстративно целовались две пьяные в бревно девушки. Никогда прежде не видевшие такого зрелища, мы с Шуриком несколько минут заворожённо на них пялились. «У тебя есть что-нибудь… эээ?», — спросил он, намекая на алкоголь. Напрочь забыв об истории в гостях у Комиссара, я в шутку протянул ему имевшиеся у меня таблетки от головной боли, но вместо того, чтобы падать в обморок, Шурик вдруг попытался перебросить ногу через борт и прыгнуть в воду — и я не был уверен, что он прикалывается. Дождавшись раздачи кассет, мы отправились обратно к метро. Переслушав дома записанный материал, я убедился, что он ничем не отличался от представленного на сцене — всё было сделано очень наспех, и группа, скорее, портила, чем украшала Анины песни.

Летом Наташа Беленькая нашла подработку — её подрядили в массовку фильма «Место на земле», который снимал кинорежиссёр Артур Аристакисян. Почему-то для своего проекта Артур решил специально создать хипповскую коммуну. Располагалась она на легендарнейшем месте — в квартире Булгакова (как тогда говорили, «на Бесах» или на «Бисах», имея в виду квартиру «-бис»). Сложно сказать, как это вообще оказалось возможным, но Бесы были типичным «сквотом» — то есть, ничейной самозахваченной территорией, как попало приспособленной для жилья, типа сквотов на Остоженке и Бауманке, где мне также доводилось пару раз бывать. И пока у Артура находились деньги, плотность населения там была запредельной.

Посетив несколько раз Бесы, я, к своему неудовольствию, быстро убедился, что вопросы покупки и потребления пищи тамошнее население занимают гораздо больше, чем музыка, поэзия или киноискусство, а условия жизни близки к понятию «бомжарня» (лишь спустя годы я узнал, что предыдущий фильм Артура был именно о бомжах). При этом мне понравился сам режиссёр — он был интересным собеседником. Не будь окружающего его трэша мы, наверное, подружились бы, но в этой обстановке я чувствовал себя нервно. Без сомнения, Артур был слишком мягким человеком для того, чтобы контролировать ситуацию. По своему складу (да и профессии) он был созерцателем, а не активистом.

Нервничать было от чего. Именно на Бесах (хотя, конечно, не только там) околачивался печально известный маньяк Ян Смертник (Мавлевич), претендовавший на то, чтобы стать лидером тусовки и без конца рассуждавший о том, кто, по его мнению, имеет право на жизнь, а кто нет. Мне хватило пяти минут общения с этим человеком, чтобы понять, что он не в себе. Но были люди, которые восторгались его жёсткостью и, якобы, справедливостью.

В 1996 году Мавлевич вместе с подельниками убил двоих человек: одного зарубил топором, а второго облил бензином и заживо сжёг. Арестовали Смертника при неудачной попытке третьего убийства. В итоге Мавлевич провёл 20 лет на принудительном лечении, опубликовал сборник призывающих в насилию стихов, после чего снова был отправлен на лечение. Эта история, явно напоминавшая преступления Чарли Мэнсона, очень сильно ударила по всей тусовке. В большинстве своём, хиппи не были очень уж умными людьми, а тут надо было как-то учиться шевелить мозгами. Оперативно поумнеть, конечно, никому не удалось, а атмосфера доверия и открытости тусовку покинула напрочь.

Съёмки фильма затягивались, поскольку Артуру, видимо, не хватало денег. Чтобы как-то всех расшевелить, он придумал создать на Бесах «Хипповский университет», где некие авторитетные лица учили бы всех желающих быть хиппи — примерно, как это было в Академии вольных путешествий у Антона Кротова. Эту, и так-то не особо удачную идею вскоре похоронила Умка, сначала возглавив движуху, чтобы найти себе дополнительную аудиторию, а потом резко покинув проект в результате ссоры с Артуром. В 2023 году я вспомнил эту историю и написал для цикла «Челябинск-200» рассказ «Хипповский университет», не имеющий никаких параллелей с тем, что пытался сделать Артур — просто хотелось высмеять “хипповские традиции”, якобы передаваемые из поколения в поколение.

Впрочем, к концу девяностых что-то поменялось и в хипповской жизни в целом. Перформансы и спонтанное музыкально-литературное творчество постепенно начали уходить в прошлое, уступая место пьянству и лени; никто больше не хотел ни за что бороться, ничего доказывать. Правда, в это время всё ещё процветали близкие нам по духу сообщества художников-концептуалистов, по типу «ЗАИБИ» («За анонимное и бесплатное искусство»), но мы ничего о них не знали. Повсюду околачивались сторонники таких радикальных движений, как РНЕ и НБП, ищущие врагов и вожделеющие расправ. Кроме этого, где-то на периферии тусовки постоянно создавались и умирали маленькие секты со своими пророками и культами, в основе которых лежали изначально безобидные учения — типа Ошо. Учитывая истории с наркотиками, изнасилованиями и смертями, о которых мы иногда краем уха слышали на Арбате, в этом не было ничего удивительного. Произошло то, что предрекал Андрей Дубров — лицо «нашего рока» (то бишь андеграунда) внезапно «определилось лет на десять». Правда, что-то мне подсказывает, что это было не совсем то, о чём мечтал Андрей.

В результате Артур еле смог закончить начатое. Не знаю, насколько он остался доволен своим странным экспериментом, но фильм не стал легендой авторского кино, хоть и получил несколько международных наград. Художественные идеи Артура по поводу насильственного благодеяния (близкие и мне) было нетрудно выставить в дурном свете, как, собственно говоря, и любые художественные идеи. Больше он не снял ни одного фильма, предпочтя преподавать режиссуру. После 2013 года он часто выступал с публичными заявлениями, пытаясь защитить тех или иных людей искусства, пострадавших от режима, а в марте 2023 году был внезапно задержан в аэропорту «Внуково», но, к счастью, вскоре отпущен на свободу.

Зато у Умки всё было прекрасно. К середине 1996 года её группа играла уже немного лучше и без конца давала концерты. В общении с людьми для Ани был характерен напористый и даже слегка агрессивный стиль, но саму Умку это не стесняло, тем более что её многочисленная группа поддержки твердила всем наперебой, что «Умка правильная». Аня стремилась завоевать любую аудиторию — и она действительно была популярна в то время. Правда, массовое пьянство на концертах, по слухам, иногда приводило к скандалам с площадками, но арт-директоры быстро забывали обиды, так как Умка гарантированно могла собрать даже большой зал — типа Дома аспирантов.

Всё изменилось лишь в начале нулевых, когда в пёстрой палитре летних музыкальных фестивалей появились десятки новых имён, а напористость перестала быть главным инструментом продвижения. Новые поколения тусовщиков уже не выделяли Умку из музыкантской среды, как это нередко происходило в девяностых годах. Тогда Аня сконцентрировалась на студийной записи, сделав несколько очень качественных работ — причём, по совпадению, мы записывались с ней на одной и той же студии, с одним и тем же звукорежиссёром Янисом Сурвило.

В 2022 году мы с Умкой пересеклись на поляне в Царицыно, после чего она довольно неожиданно предложила мне сыграть совместный акустический концерт. Конечно, я из любопытства согласился. В зале было человек двадцать таких же людей, как и я, для которых песни Умки — часть ностальгии по юности. И это был действительно классный концерт — лучше любого концерта Умки в девяностые годы. Пожалуй, только после этого у нас с Аней действительно появились приятельские отношения, и сейчас нас часто можно встретить на одних и тех же тусовках.