Катя Кушнер (в то время она была ещё Катя Мирошниченко), с которой мы познакомились летом, в ходе наших гастролей в Тулу, поначалу не проявляла никаких музыкантских амбиций. Ей было, кажется, 19 или 20 лет, она была молчалива, тёмноволоса, кудрява, неизменно носила чёрное платье в пол, из-за чего казалась похожей на монашку. Социальные условности типа учёбы и постоянной работы её не волновали, после окончания своей 58-ой школы Катя не была связана никакими обязательствами. Мы знали, что она буддистка, но не обсуждали эту тему, потому что никто из нас в ней не разбирался. Художественная мастерская в котельной была, скорее всего, проектом нескольких художников, но мы были знакомы только с Катей. Изделия, которые она делала в то время, были технологически незатейливы: кусок глины обжигался, раскрашивался акрилом — получалось нэцке. Рисовала Катя просто прекрасно.
В октябре 1995 года Ольга Агапова традиционно пригласила нас на свой день рождения. Мы отправились в Тулу странноватой компанией: ко мне с Гусманом сели на хвост Лорд и Анюта, ставшая впоследствии женой Лорда, но в то время ещё не определившаяся с выбором. Лорд вёл себя развязно и глупо (впрочем, как и всегда), изо всех сил пытаясь привлечь внимание окружающих к своей персоне, но сама тусовка прошла под знаком Ольгиного триумфа: в тот день её пришло поздравить, наверное, несколько десятков человек. В квартире на улице Софьи Перовской дым стоял коромыслом, все бухали и беспорядочно что-то пели. Где-то в углу мне попалась на глаза Катя. Как обычно, она сидела на полу по-турецки, босиком. У неё в руках была гитара, и она тихо пела какую-то совершенно неизвестную мне песню под названием «Я рисую ручкой на газете». Я спросил, чья песня. «Моя» — ответила Катя. Я попросил её подождать в этом же углу и побежал за хозяйкой, чтобы она испытала такой же экстаз от Катиного творчества, что и я. Надо признаться, Ольга выглядела удивлённой, что такой брильянт не попался ей на глаза раньше. «Ты её скрывала от нас!» — в шутку заявил я Оле.
Я знал, что нужно делать: музыкантская тусовка у Паши Пичугина как раз была в самом расцвете, и Катины песни вполне могли обрести достойное воплощение. «Тебе надо в Москву», — сказал я. К моему удивлению, Катя ответила, что готова отправиться в путь хоть сейчас, и тут мы оба подумали, что из этой случайности может получиться какая-то очень интересная и важная история. На следующий день мы встретились где-то по дороге, сфотографировались на память и отправились в дорогу. Вписалась Катя у Скифа, который, как обычно, был гостеприимен. Паша, как я и ожидал, был впечатлён песнями. Вскоре сложился аккомпанирующий состав, в котором Паша играл, в основном, на клавишных, Лёша Крылов, в основном, на гитаре, я, в основном, на басу, Скиф, в основном, на всём, а когда нам становилось скучно, мы менялись инструментами.
Сначала Катя подумывала назвать кассету «Государыня Екатерина Безымянная», но это самоназвание плохо клеилось с песнями. Незадолго до поездки в Москву Катя посещала столицу Калмыкии Элисту, чтобы принять участие в постройке ступы — храмового буддистского сооружения. Ей нравилось, что это слово имеет два значения, и по этому же принципу она взяла себе прозвище Му: непосвящённые думали, что это коровка мычит, а Катя имела в виду древний тихоокеанский континент Му, ушедший под воду, подобно Атлантиде. Так что выбранное ей название группы «Му и Ступа» имело вполне конкретный смысл и благородное происхождение.
Низкий, негромкий и немного глуховатый Катин голос звучал странно. Оказалось, в детстве она перенесла операцию на связках и имела все шансы замолчать навсегда, что, конечно, сильно повлияло на тембр речи. Но сами песни были намного необычнее её голоса. Катя любила изящную образность и неожиданные контексты, и её песни иногда было сложно понять без пояснений. Главная Катина песня, «Чайные слоны», сопровождалась авторской иллюстрацией, на которой стилизованные под картины Сальвадора Дали слоны топали по коробке советского чая «со слонами». А песню «Розовый заяц», по-моему, вообще никто не понял, и только Оля Агапова однажды осторожно предположила, что в ней, возможно, имеется в виду детская игрушка.
Надо сказать, что кроме буддизма Катю интересовали также митьки, которые тогда были в моде. По этой причине Катя эпизодически наряжалась в тельняшку и употребляла соответствующие выражения типа «опаньки» или «дык ёлы-палы». Как минимум, две песни («Иван-дурак» и «Ёжик») были навеяны этой эстетикой и ощутимо отличались от прочего творчества.
Я не могу отчётливо вспомнить ни одного Катиного выступления в Москве, хотя они наверняка были — скорее всего, на каких-нибудь квартирниках у Иры Уляковой или у Скифа. Запись песен проходила в несколько сессий, где моя роль постепенно уменьшалась, а роль Скифа, хорошо понимавшего эту стилистику, наоборот, увеличивалась. Были ли сделаны ещё какие-то записи, я не знаю, но у текстов «Птица» и «Я хочу остаться», вроде бы, существовали мелодии, а Нильс Крылов впоследствии упоминал песню «Горит сандал», которую я так нигде и не нашёл.
Честно говоря, спустя четверть века слушать этот материал невозможно. Катя владела гитарой очень любительски, мы играли тоже посредственно, по-настоящему хорошо было аранжировано буквально 3-4 песни. Если бы, например, группа часто выступала, это начинание наверняка бы превратилось во что-то серьёзное, а так, по сути, это были репетиционные записи. Кроме того, всем было очевидно, что хорошая художница не будет сидеть на одном месте ради того, чтобы стать посредственным музыкантом. Добившись возможного в этой ситуации максимума, Катя вернулась в Тулу и, конечно, тут же бросила музыку навсегда. Перед отъездом она встретилась со мной и передала мне рукописи своих стихов и песен, чтобы я пристроил их в какой-нибудь московский самиздат. Увы, как раз в это время возможностей для публикации не было, и Катины тексты пролежали у меня несколько лет без всякого толку.
Кроме музыки, мы гуляли по городу — чаще всего с фотоаппаратом. Помню, что в октябре 1995 года я сделал несколько Катиных портретов на Патриарших прудах, на фоне осенней листвы. Предполагалось, что эти кадры будут иллюстрировать её стихи. Мне кажется, они должны где-то сохраниться, но найти их пока не удалось.
В 2000 году, встретившись с Катей в Туле, я увидел, что она сама уже почти забыла свои произведения. Как раз в это время при участии Ольги Агаповой и Дарьи Баранниковой я начал работу над альманахом «Точка Зрения», который изначально понимался как некая историко-архивная инициатива по сохранению нашего творчества, невостребованного в девяностые годы. Катя восприняла моё предложение с энтузиазмом. Мы решили, что я опубликую её старую подборку; также я записал под её диктовку текст песни «Я рисую ручкой на газете», чтобы исполнять вместе с «Происшествием» (и мы действительно её вскоре записали):
Я рисую ручкой на газете,
Спит луна на бело-жёлтом пледе,
Я украл кусочек сновиденья,
Подарю тебе на день рожденья.
…Грозит дракон заглотнуть во чрево,
А я стреляю, целясь прямо в небо,
Я рисую мелом на паркете,
Не осталось больше места на газете…
Последний раз я виделся с Катей в июле 2002 года — у неё дома, в Заречье. К этому времени она ушла с головой в семейную жизнь, и я подумал, что не нужно ей мешать. Катя родила дочь Дашу, переехала в Калугу, со временем стала известным мастером хэндмэйда. Ничего не зная об этих событиях её жизни, я эпизодически пел её песни, а одну из них, «Ангел (Тот День)», записал в альбоме «Происшествия» «Счастье». Будучи флегматиком-интровертом, Катя, вероятно, не испытывала потребности в общении со мной и с теми, кто был рядом с ней в 1995 году. Удивляться не приходилось: слишком много времени прошло, слишком сильно всё поменялось.
22 марта 2024 года в Москве произошёл один из крупнейших терактов в истории страны — в «Крокус Сити Холл», перед концертом группы «Пикник». Люди с ужасом следили за новостями. Как обычно публиковались списки погибших, призывы к сдаче крови. Группа «Пикник» опубликовала сообщение, что без вести пропала помощник директора Катя Кушнер. Фамилия не показалась мне знакомой, и я пролистнул новость, толком не остановившись на ней. К вечеру воскресенья стало известно, что погибшую опознал муж. И тут мне написала Оля Агапова: в ленте новостей ей попалась фотография погибшей.
Надо сказать, что ни я, ни Оля, ни Ира Улякова, ни Паша Пичугин не были знакомы с Катиным мужем. Никто из нас не знал его фамилию, и между собой мы продолжали звать Катю по фамилии Мирошниченко или по прозвищу Му. Сравнение фотографий Кати Мирошниченко и Кати Кушнер не оставляло сомнений, что это один и тот же человек; позже совпали и другие детали. На следующий день Катину смерть подтвердила её одноклассница.
Оригинал Катиной кассеты лежал много лет у Иры Уляковой. Паша оцифровал её только в 2024 году, незадолго до трагедии. По этой аудиозаписи удалось восстановить четырнадцать песен. Переписанные на слух тексты и треки я разместил на Катиной странице на «Точке Зрения».
Уверен, её песни не устарели и заслуживают профессионального исполнения. Хватит ли у меня сил, мотивации и денег заняться ими, пока невозможно сказать. Не знаю, нужно ли это кому-то ещё, кроме меня.