«Шпиль» решил попробовать свои силы в домашней студии немного раньше «Происшествия», также в декабре 1994 года. Эта попытка привела к записи огромного 90-минутного альбома «Слово за небом», где я играл на соло-гитаре и пел бэк-вокал, а Миша взял в руки бас. Музыкант Сергей Макаров по прозвищу Стерео, у которого Митя одолжил синтезатор для записи, в нескольких песнях сыграл на клавишных. Звук шёл на бобинный магнитофон, у которого, как мы предполагали, должен был быть лучший диапазон частот, чем на кассетной деке. Впрочем, со старой, использованной не один раз плёнкой и среднего качества аппаратурой все эти ухищрения не имели смысла. И хотя альбом получился неудачным по звучанию, эти записи Лихачёва мы до сих пор с удовольствием вспоминаем из-за приколов, которыми они сопровождались.

На вторую сессию записи (в первую нас хватило только на одну песню — «Кино на экране дождя») мы с Мишей приехали после тяжелого алкогольного отравления. Гусман едва стоял на ногах и почти не разговаривал, я шатался и без конца ронял гитару. Опоздав часа на четыре, мы сразу приступили к записи: я рухнул ничком на кухне, уткнувшись лицом в стол, а Миша исчез в туалете, незаметно схватив со стола электронную игрушку «Тетрис». Увидев, как всё серьёзно, Лихачёв без лишних разговоров побежал в ларёк за пивом.

Вернувшись, Митя протянул мне бутылку и постучал в дверь туалета.

— А-а… — невнятно отозвался Миша.
— Ты чего там делаешь? — удивленно спросил Лихачёв.
— Альбом… записываю… — последовало после некоторой паузы.
— Ну и как… альбом-то? — участливо осведомился Митя.
— Да так себе… звук, того… не нравится… жиденький какой-то…

Мы расхохотались.

Второй занятный случай произошел несколькими днями позже, когда на репетиции собрались Лихачёв, Гусман и Макаров, а я по какой-то причине не приехал.

В течение всей записи Миша был не только басистом, но и звукооператором. Более-менее отстроив звук, он решил проверить качество записи, для чего включил систему и предложил Мите с Сергеем что-нибудь спеть. «А что сыграть-то?», — спросил Митя. «Да всё равно, без разницы», — ответил Гусман.

Ребята переглянулись и стали наигрывать песню Летова «Все идет по плану», но поскольку ритм-бокс не был настроен специально под неё, то и скорость получалась в полтора раза выше оригинальной. «Вокал, пожалуйста», — произнес как ни в чем не бывало Миша во вспомогательный микрофон. «А что спеть-то?», — спросил Митя. «Да что хочешь, то и пой», — ответил Гусман.

Митя огляделся по сторонам в поисках темы для новой песни и, увидев напротив себя висящий на стене постер Бориса Гребенщикова, уже через четыре такта выдал следующую импровизацию:

У БГ на стенах ковры и обои,
Газеты, картины и прочая херня,
Но меня поразила одна лишь вещь,
Одна лишь маленькая, вот такая вещь —
Это то, что у БГ на стене нет моего плаката!

…А у меня висит три плаката БГ
И ещё в тетрадке шестнадцать фотографий,
Двадцать два альбома под кроватью
И разная прочая фанатская чушь —
Но почему же у БГ на стене нет моего плаката?

Не прерывая запись, Миша взял в руки бас-гитару. Лихачёв же выдал экспромтом ещё несколько куплетов. Самый эпатажный звучал так:

А у Кинчева дома висит мой плакат,
У Цоя в квартире висел мой плакат,
У Майка было два моих плаката,
А у Шевчука их пятнадцать штук!
А у Егора мой плакат татуировкой на спине,
И ещё один, на спине и чуть пониже,
Когда мы с Егором ходили в баню,
Весь народ удивлялся, видя эту картину —
Почему же у БГ на спине нет моего плаката?!

После того, как идеи закончились, музыканты ещё долго гоняли по инерции четыре аккорда, пока Митя не сказал в микрофон: «Скажите этому ритм-боксу, что мы затрахались играть!». «Осталась половина катушки» — философски заметил Макаров, и лишь после этого Гусман выключил запись. Со временем песня «Почему у БГ на стене нет моего плаката», стала если не лучшим, то, по крайней мере, известнейшим произведением Лихачёва. Иной раз приходилось играть её по три раза за вечер.

Были и другие приколы, о которых забавно вспомнить, практически в каждую сессию записи. Причиной тому была непринуждённая раскованная атмосфера, вообще характерная для Мити и его дома.

Если Митя чувствовал, что не попадает в ноты, он просил добавить на голос реверберацию, в результате чего в большинстве песен саунд слился в психоделическую кашу. Гусман, сидевший за пультом, до поры до времени не обращал на это внимания, пока однажды не выдал цветастую фразу: «Сенсей, Вашими стараниями мировые запасы ревера почти истощены. Что мы оставим в наследство потомкам?!»

Песня «Поезд в Сибирь» явно была парафразом на песню Гребенщикова «Поезд в огне» — во всяком случае, музыка была очень похожа. Была там и такая строчка: «Там не просят пощады, не просят прощенья, иногда там просят воды». Чтобы выпендриться, Слава Лихачёв упорно подпевал: «…иногда там просят п…зды».

Вообще братьям Лихачёвым здорово удавались брутальные пародии. Хорошо помню переделку песни Цоя «Когда-то ты был битником» с такими словами:

Ты вязал себе бусы из чьих-то зубов,
Извлечённых из челюсти меткой ногою,
А теперь ты пьёшь пиво без стаканов,
И окрестные панки довольны тобою!

В оригинале было: «Ты готов был отдать душу за рок-н-ролл, извлечённый из снимка чужой диафрагмы, а теперь телевизор, газеты, футбол, и довольна тобой твоя старая мама». К песне со словами «Твоя строил башня слоновой кости, твоя был улыбчив, как юный Бог; твоя не слушал советов сбоку, и вот твоя башня упал» Митя написал ещё один куплет: «Твоя играл на большой гитара, твоя был улыбчив, как Виктор Цой; твоя не слушал советов сбоку, и вот твой гитара разбит, и морда разбит».

Новый 1995 год, который отмечали, вполне логично, у Лихачёва, оказался самым радостным Новым Годом моих хипповско-панковских времён. Компания состояла из пяти парней (я, Митя, Слава, Гусман, Солдат) и одной-единственной девушки — Аннушки Гришиной. Выпили мы довольно много, но атмосфера была такова, что привело это к совершенно незамутнённому детскому веселью; все были очень счастливы и светлы.

Ночью мы пошли прогуляться в Новокосинский парк под звуки ещё редкой в те времена пиротехники. Незадолго до полуночи выпал едва ли не первый в ту зиму снег, температура была плюсовая. Вдруг я заметил на тропинке следы босых ног. Пробежав вперёд, я понял, что следы принадлежат Славе Лихачёву, решившему показать силу духа. Митя, чтобы не отставать от младшего брата, разделся до пояса, за ним последовали все остальные парни, после чего окружили хороводом Аннушку и долго пели какие-то дурашливые мантры. Когда мы возвращались домой, по Новокосинской улице шёл ночной автобус, и мы долго махали рукой ему вслед.

Летом и осенью 1994 года мы вместе Лихачёвым, Гусманом и девочками из моей школы ходили несколько раз на концерты группы «Белая гвардия», которую, как ни странно, тоже ценили у Стены Цоя, хоть она не играла рок-музыку и вообще отличалась склонностью к некоторому занудству. На этих концертах мы вели себя по-панковски, слишком утрированно выражая свой восторг. Однажды на там некая женщина опознала во мне внука директора школы № 825. Я тут же стал гнуть пальцы, рассказывая какая у нас творческая компания. В итоге, нас пригласили выступить в одной из аудиторий МАТИ. Никакой аппаратуры там не было, по сути, это был большой квартирник. Зато нам впервые удалось собрать большую толпу из местных студентов и наших поклонников (приехала даже делегация из Тулы) и спеть очень серьезные подборки своих песен. Как выяснилось, это было генеральной репетицией: через два месяца после выхода дебютного альбома «Происшествия» у нас состоялся первый настоящий электрический концерт. Организован он был в театре «СВ», находящемся по соседству с репетиционной базой группы «Чёрный обелиск» в ДК МАИ.

Уже и не знаю, как на это заведение вышел Лихачёв. Поборов робость, в середине января мы приехали спеть несколько песен и оставить демонстрационные записи. Насчёт произведений Лихачёва никаких вопросов, конечно, не возникло — хватило песни «Кино на экране дождя». Я спел безотказную «Мою революцию», после чего, уловив интерес руководителей клуба к русскому фолк-року, исполнил «Юродивого», что, вероятно, и повлияло самым благотворным образом. Так, благодаря лояльности руководителя клуба Дмитрия Студёного нас пустили на сцену сыграть по шесть песен. Дебютировать пришлось 26 февраля — то есть между 23 февраля и 8 марта.

Волновались мы страшно. Если выступление «Шпиля» шло достаточно ровно (ещё бы, материал был хорошо отрепетирован), то «Происшествие» чувствовало на сцене себя неуверенно, пока дело не дошло до «Скандала в детском саду». Тут наша немаленькая группа поддержки организованно зашумела — к недоумению организаторов концерта, являвшихся сторонниками политкорректного фолк-рока. Звукооператор повернул ручку ревербератора до предела, чтобы заглушить неприличные слова, но к тому времени осмысленная часть песни закончилась, и мы с Аннушкой просто стали орать в микрофон. В общем, это был успех, но больше на сцену «СВ» нас не пускали.