Как обычно, в Европе, в Саарбрюккене нас не стали завозить в город, выгрузив на автозаправке. Там нам понравилось: прежде в Германии нам попадались только автозаправки, дорожные кафе и кукольные домики Вердоля, а тут мы впервые увидели что-то похожее на естественный ландшафт. Но кроме этого в Саарбрюккене собралось множество бродяг, которые явно чувствовали в нас своих конкурентов. К счастью, мы успели первыми забиться в небольшую лесополосу и до наступления темноты достали пенку и спальники (не удалось поставить только палатку). Под начинающимся дождём мы закутались в большой кусок полиэтилена, что, видимо было наиболее мудрым в такой ситуации решением. Галку мы уложили посередине, и хотя девушка была на грани нервного срыва, в итоге она провела ночь комфортнее всех. Мы с Ильей промокли по колено, а у Шадуры, к тому же, пострадал паспорт, который он носил в заднем кармане джинсов. После белорусской границы это внушало опасения, но, как выяснилось позже, зря.
Наутро из лесополосы вместе с нами вышло почти полтора десятка промокших и хмурых автостопщиков, приехавших сюда из разных стран. Превалировали граждане Чехии; бывший капиталистический лагерь представлял мрачный необщительный мужик из Великобритании. По счастью, мы и тут успели подсуетиться, на удивление быстро застопив грузовичок до Реймса. Водитель оказался наполовину алжирцем, был очень общителен и всю дорогу слушал Боба Марли. Вскоре оказалось, что африканский менталитет уже давно и плотно слился с французским, поэтому Боба Марли слушали все французы, не забивая себе голову, кто он и откуда. Впрочем, мода на рэгги могла прийти во Францию и с её карибских владений — Мартиники, Гваделупы и им подобных. Играли же во французской футбольной сборной выходцы с этих островов…
В Париже мы оказались уже к вечеру, где-то в районе Пляс Пигаль, проехав перед этим множество каких-то перегруженных транспортом эстакад. Самым мудрым было немедленно искать место ночлега. Сначала на разведку отправился я, но расположенные поблизости гостиницы оказались слишком дорогими. Вернувшись, я отправил на поиски Шадуру, порекомендовав ему как можно дольше не возвращаться. Поняв меня буквально, он отсутствовал больше двух часов, зато ему удалось найти действительно дешёвую ночлежку. Именовалась она «Hotel du Metro» и располагалась на перекрёстке бульвара Барбес с маленькой тихой улицей Маркаде. Интересно было, что хозяева «отеля» практически не владели ни французским, ни английским, а общались по-испански. Вся гостиница (как и вообще эта часть Монмартра) была заселена неграми, которые смотрели на нас с неподдельным изумлением, пока мы поднимались на верхний этаж. В конце концов, соседи, умирающие от любопытства, отрядили к нам англоязычного парламентёра, который представился Джоном. Этот парень, сильно смахивающий на баскетболиста, рассказал нам, что почти все здешние постояльцы прибыли с Гаити. Сообщение о том, что мы русские студенты, потрясло его до глубины души. Оказалось, что он много знает о России в связи с советской военной помощью Кубе. С этого момента гаитянская братия стала относиться к нам с большим уважением. Особенно от нас торчали дети, глазевшие из всех дверных щелей, пока мы шли по лестнице. Номер оказался тесный, на последнем этаже, с крохотной душевой кабиной, стоящей прямо напротив входа. Зато у нас было большое окно, из которого было видно старинные дома напротив и, собственно, улицу Маркаде — уютную и тихую.
Все шесть дней, проведённых в Париже, мы экономили деньги, преодолевая дикие расстояния пешком — транспорт стоил один франк, и это было для нас слишком дорого. Иной раз у нас просто не было сил, чтобы встать с кровати. К счастью, Шадуру было нетрудно заслать в магазин, и это давало возможность отсрочить подъём. Полное незнание французского языка мешало нам хоть как-нибудь разнообразить рацион: каждый день мы покупали в супермаркете багет, паштет и дешёвое красное вино, а если становилось совсем грустно, шли в «Макдональдс» и заказывали там кофе. Еда в этом заведении ничем не отличалась от той, которой кормили в российских «Макдональдсах». Это было даже неплохо: в Германии мы вообще не могли есть немецкую пищу из-за каких-то непонятных и неприятных русскому человеку приправ, натыканных буквально везде, даже в банальном Kartoffelsalat (это была единственная строчка в меню, которую мы поняли). Зато мне очень понравились немецкие лакричные конфеты.
Правда, на всех улицах местными арабами продавались какие-то огромные сэндвичи с большим количеством зелени, судя по всему, не пользовавшиеся особым спросом. Мы однажды купили у них один, но он оказался несвежим. «Всё-таки уличный общепит в Париже меркнет перед хот-догами на Цветном бульваре», — подытожил я этот опыт, ещё не зная, что буквально через пару лет дешёвые московские хот-доги по десять рублей будут полностью вытеснены шаурмой по сорок. В большом продуктовом магазине на Монмартре (его название «Bazar» было понятно без перевода) за кассовыми аппаратами сидели точно такие же молодые улыбчивые девчонки, как и в первых тогдашних московских супермаркетах — только у нас это были дагестанки, а там — негритянки. Многие жители Монмартра африканского происхождения ходили по улицам в традиционных этнических одеждах, но использовали в общении друг с другом, тем не менее, французский язык.
В отличие от бульваров и вообще больших улиц, парижские переулки были густо засыпаны мусором. Однажды мы даже наблюдали, как французская хозяйка (естественно, африканского происхождения) без всякого стеснения выбросила в окно содержимое мусорного ведра. Из школьных учебников истории я знал, что для средневековой Европы эта традиция была более чем характерна, но тогда мне казалось, что эти времена позади. Тем не менее, наша улица Маркаде поддерживалась в чистом состоянии, а если пройти чуть дальше в сторону Сакре-Кёра, взгляду открывались прекрасные цветники, и воспоминания о мусоре тут же забывались. Кстати, обращало на себя внимание, что все парижские сады были обнесены высокими решетками и закрывались на ночь — видимо, чтобы обезопасить их от бродяг.
С трудностями перевода был связан ещё один уморительный момент. Как-то мы решили оплатить номер не на один день, как обычно, а сразу на два. Я хорошо помнил, что по-французски «день» — «jeur», но до того, как мне удалось вспомнить соответствующее числительное, меня опередил Шадура, назвав его по-английски. Получившееся идиотское «for two jeur» для хозяев, естественно, прозвучало как французское слово «pour toujours» («навсегда»), повергнув их в состояние глубокого шока. К счастью, под рукой у меня оказался блокнот, и я нарисовал двойку примерно так же убедительно, как это сделала наша недавняя собеседница в Познани.
Мне кажется, наши маршруты не были типичны для туристов: они были в принципе лишены какой-либо системы, но центр города мы изучили неплохо. Как правило, нашей задачей было попасть хотя бы в какой-нибудь музей, но до закрытия мы сумели попасть только в Лувр. Кроме этого, мы специально ходили к Эйфелевой башне, в Сакре-Кёр, Тюильри, несколько раз гуляли в саду возле Собора парижской Богоматери, но во внутрь храма не заходили. С интересом изучали содержимое сувенирных лавочек на Монмартре — там было многое по-русски. Да и вообще в городе можно было внезапно встретить вывеску с надписью, например, «КНИГИ», и нам почему-то хотелось верить, что эти магазинчики принадлежат потомкам русских эмигрантов. Иногда, устав ходить, мы садились на скамейку, доставали гитару и пели песни на родном языке: в интернациональном городе это никого не удивляло. Однажды на звук подошёл парень-белорус, живший в Париже полулегально и работавший садовником, но общение не очень-то получилось. Иногда мы встречали ребят с гитарами, певших то по-французски, то неизвестно на каких языках, но коммуникативный барьер и стеснительность помешали нам познакомиться с ними. В основном, мы просто шлялись и фотографировали, понимая, что времени на что-то значительное у нас всё равно нет.
Проблем у нас обычно не возникало. Правда, однажды Галка ушла гулять в одиночку и потом рассказывала, что на неё якобы запал местный художник, но мне показалось, что она сильно раздула эту историю, чтобы потешить своё самомнение. Как-то вечером за нами увязался абсолютно неадекватный обторченный негр, распевающий шаманские песни. На всякий случай мы предпочли ускорить шаг, и вскоре от него оторвались. Кроме этого, я не могу припомнить ни одной ситуации, которая мне казалась бы сопряжённой хоть с каким-нибудь риском. Париж не был для нас опасен, он просто нас не замечал, занятый своей жизнью — и это нас вполне устраивало. Как-то в Тюильри мы наткнулись на двух чехов-автостопщиков из тех, что были нами встречены в лесополосе близ Саарбрюккена, но они не пожелали даже поздороваться с нами. Впрочем, нас это ни капли не огорчило.
В один из последних дней в Париже мы решили купить что-нибудь на память о поездке. Я выбрал себе чёрную футболку с изображением Триумфальной арки — это было чуть ли не единственное место, куда мы хотели попасть, но не попали. В тот же день мы с Галей предприняли последнюю отчаянную попытку марш-броска и всё-таки добрались до площади Этуаль (или Де Голля?), но страшно устали, стёрли в кровь ноги и потом едва добрели до своей улицы Маркаде. И хотя у нас оставалось денег на один или два дня в Париже, идея поездки вдруг показалась исчерпанной. Разложив на полу комнаты многострадальную изорванную карту Европы, мы стали планировать обратную дорогу.