Ту банальную вещь, что после каждого яркого периода жизни наступает полоса упадка, я осознал намного позже и назвал для себя «концом сезона» (метафора эта появилась благодаря одноимённому рассказу, написанному осенью 2001 года). Какие-то отдельные признаки спада были заметны уже летом 1995 года, и провал выпускного концерта был одним из них. Касались они не творчества как такового, а каких-то отдельных жизненных событий, образовавших в итоге единую цепочку.
В июле я написал три грустные песни — «Мне страшно», «Не спи» и «Зов стали». Все они относились к истории, когда мне пришлось покрывать побег из дома девочки, частенько употреблявшей такие относительно безобидные вещества как кетамин, но по своему складу способной в любой момент стать законченной наркоманкой. Всё закончилось тем, что меня достало её потребительское отношение ко мне и к Скифу, который, по моей просьбе, вписывал её несколько дней. Приехав к Мите, мы с Андреем Волковым выманили девочку из квартиры и силой отвезли к родителям на Тимирязевскую. По дороге она плакала и даже звала милицию, но этим только разозлила нас ещё больше. Я и до этого, мягко говоря, не одобрял наркоманию, но с лета 1995 года любое упоминание этой заразы меня просто вгоняло в ярость. Единственное, о чём я серьёзно жалею, это о том, что количество употребляемого пива мешало мне быть по-настоящему убедительным.
Помимо Гусмана одним из самых неразлучных моих друзей в то время была Аннушка Разбойница. Помимо того, что почти каждый день мы часами гуляли на Арбате, ночью, вернувшись домой, я садился на телефон и ещё долго обсуждал с ней переполненный событиями мир. Наша дружба была совершенно детской — просто мы пытались получить опыт общения с противоположенным полом. И мне, и Ане с любовью хронически не везло…
В середине лета на Арбате стало пусто — все разъехались. Помня о предыдущих неудачных попытках, я не надеялся, что родители меня куда-нибудь отпустят. Но я был не один: на этот раз вместе со мной в Москве зависла Аннушка, только что поступившая в Московский институт связи.
Именно тем летом мы придумали себе новое развлечение — фотографирование московской городской изнанки. В объектив дешёвой мыльницы попадала всякая ерунда — какие-то арки, вывески учреждений, улицы, припаркованные автомобили, мусорные баки, станции метро. При определённом желании эти фотографии можно было назвать концептуальным искусством, но у меня такого желания не было. Зато благодаря этим прогулкам мне удалось написать рассказ «Этюд для скрипки и семи шагов по крыше», ранняя версия которого под названием «Requiem» была осенью того же года опубликована в «Почтовом ящике», а несколькими годами позже широко разошлась в Интернете в качестве самиздатовского артефакта, о чём я даже не подозревал.
В конце июля 1995 года, когда никаких долгов по учёбе у нас уже не было, а необходимые документы лежали в приёмных комиссиях вузов, ожидая своего часа, родители, наконец, сжалились над нами. Разногласий относительно конечной точки маршрута у нас с Аней не возникло: в тот же вечер мы купили билеты на пассажирский поезд № 210 Москва — Санкт-Петербург и отправились на нём в полнейшую неизвестность. Из вещей у нас была только гитара. Из планов — посещение легендарной цоевской кочегарки (куда я в итоге добрался лишь в 2021 году), поиск местной тусовки, чтобы найти ночлег, и прогулки.
Первое же знакомство с Питером нас убедило, что приехали мы не зря. После того, как я расчехлил гитару на ступенях Казанского Собора, вокруг собралась небольшая толпа слушателей. Когда я остановился перекурить, произошло неожиданное: ко мне подошла местная девочка-хиппи и спросила, не играю ли я случайно ещё что-нибудь из Караковского. Я жутко смутился и ответил, что играю, ибо, собственно, им как раз и являюсь. Теперь уже смутилась девочка, но мы быстро поладили, и я на радостях спел ещё немало своих песен. Как выяснилось, их завёз в Петербург несколько раньше Лорд.
В конечном счёте, добрая половина собравшихся слушателей отправилась на вписку к Лене Нестеровой, расположенную на юго-западной окраине Питера, в районе улицы Рихарда Зорге. Мы увязались с ними и правильно сделали, ибо застали там много знакомых из Москвы — Нурвен, Лорда и других. Вездесущего Вия, слава Богу, на вписке не было. Спали обитатели вписки (примерно тридцать человек) прямо на полу — там, где отыскивались свободные места. Кое-кто пробовал ночевать даже в ванной. Деньги на еду собирались всеми участниками вписки. Кто-то аскал, но, в основном, мы пытались заработать себе на ужин уличным музыкантством. Как этих жалких грошей хватало на то, чтобы никто не чувствовал себя голодным, наверное, знает только Лена, безотказно кормившая всех, кто входил в этот дом.
Следующим днём мы устроили квартирный сейшен, шедший в итоге два дня, что было, конечно, беспрецедентно долго. Народу собралось довольно немало, и мы старались. Выступали я, Лорд и Нурвен, всё записывалось хозяйкой квартиры на кассетный магнитофон.
Вскоре после концерта я напрочь отключился от реальности, виной чему была очаровательная пятнадцатилетняя жительница Питера по имени Нюта. Три или четыре последующих дня я не отходил от девушки ни на шаг. Потом, когда вся компания решила ехать в Крым, я нашёл им с Леной Нестеровой вписку у Серёги Жидкова, чтобы иметь возможность и дальше находиться рядом.
Родителям я позвонил лишь на четвертый день пребывания в Москве. От них я узнал, что они серьёзно на меня обижены, после чего был вынужден вернуться домой, чтобы не усугублять конфликт. Пропустив момент Нютиного отъезда из Москвы, я оставил отношения с ней на какой-то совершенно неопределенной ноте. А с утра 21 августа мне сообщили, что Нюта погибла в результате несчастного случая, упав со скалы на горе Мангуп.
Я испытывал шок в течение только нескольких первых дней, но потом сумел взять себя в руки — хоть происшедшее и было чем-то чудовищным, выходящим из ряда вон. Уже через несколько дней после получения шокирующей вести «Происшествие» выступило в театре «Наш дом» в городе Химки, по нелепой случайности оказавшись там без предварительных репетиций и даже без инструментов. Кое-как одолжив у коллег всё необходимое, мы с Мишей Гусманом и Наташей Беленькой вышли на сцену, но большая часть зрителей продолжала оставаться в коридоре. «Просьба всех, кто хочет нас слушать, войти в зал!» — беспомощно закричал я в микрофон. «А тем, кто не хочет нас слушать, выйти из зала!» — ехидно ответила Наташа, ограбившая костюмерную и вышедшая на сцену в ластах (Гусман там же раздобыл гигантские валенки). Женя Назарова вышла на сцену в качестве бэк-вокалистки, в нескольких песнях на бонгах сыграл Валентин Ившин. Сыграли мы очень бойко, нам много хлопали, и лишь песня памяти Нюты «В городском саду» прозвучала в полной тишине.
Фотография «Происшествия», сделанная то ли Ирой, то ли Пашей сразу после концерта, стала самой эпичной фоткой нашей группы в начале девяностых. Ещё в тот момент, когда мы стали позировать, мне стало понятно, насколько мы разные: я обнимаю самого дорогого мне участника группы (скрипачку Наташу), независимая и яркая Наташа никого не обнимает, кокетливая Женечка обнимает всех имеющихся в доступе мужчин, а смущённый Миша обнимает басуху…
Оказалось, что это был наш предпоследний концерт в таком составе: близилось возвращение Наташи в Израиль (в 1995 году она поехала туда в гости, а годом позже осталась насовсем) и отъезд Гусмана на пятилетнюю учёбу в Суздаль. Продолжать дело без двух ключевых музыкантов, как я думал, не имело смысла. В репликах музыкантов на нашем «прощальном» концерте, который прошёл 17 сентября 1995 года у Антона Кротова, слышалась непритворная горечь.
Скиф, ушедший с конца выступления по каким-то своим делам, попрощался взволнованно и бессвязно, но не упустил вставить шпильку по поводу свойственного мне эпатажа, который он не принимал:
— Люди, я по некоторым причинам как бы удаляюсь с этой импровизированной сцены, но я хотел сказать такую вещь… (крик Наташи: «тихо, тихо!») …что «Происшествие», в общем-то, не только название команды. На самом деле это всё-таки было происшествием, и будет для каждого из присутствующих здесь… вот… может, оно отдает там где-то скандалом в детском саду, Лёша. Скандалом-то пахнет… но вообще, всё было не зря.
К этому добавила ремарку Наташа:
— Исторический момент, вообще говоря. Последний концерт такой группы! На всех концертах, что вы приходили сюда, мы играли и, в общем… не побоюсь сказать, что это не только для вас, но и, наверное, для нас всё-таки тоже часть жизни. Да, этакий большой кусок жизни! — сказала она, намекая на песню Гребенщикова «Кусок жизни».
После концерта у двух впечатлительных девушек началась истерика, и я ещё долго пытался утешать их, гуляя с ними по крыше. За моей спиной по пятам следовал Вий, разговаривающий с галлюцинациями. Иногда мне казалось, что, будучи неспособным понять и принять всё, что происходит в мире независимо от меня и от кого бы то ни было вообще, я уже и сам нахожусь в шаге от видений Вия. Одна из песен, сыгранных в тот вечер у Антона, и самая свежая на тот момент, начиналась с каких-то растерянных строчек: «Я слышал слишком много разных имён, чтоб запомнить из них хотя бы одно…». Шестнадцатью годами позже, когда мы решили сыграть эту вещь на концерте, Гусман удачно переименовал её в «Стальные облака», и всю растерянность как рукой сняло.
Но слушатели, наверное, ничего не замечали — ведь это был самый весёлый, самый лучший концерт группы в том году. Ира Улякова вспоминала через 17 лет:
Я вот помню, например, как во время «прощального» концерта» у Кротова на квартиру пришли менты. Я с ними буквально столкнулась, выйдя из сортира и пытаясь снова войти в комнату — они пытались открыть входную дверь, которая была завалена снятой обувью. Одному удалось засунуть голову в приоткрывшуюся щель, у него расширились глаза, и он закричал второму: «Вот это да! Здесь такое!» В итоге, задавленные морально Кротовым, они попросили только не появляться на краю крыши, чтоб население не волновалось, и Кротов поставил там ограждение.
Через несколько дней после концерта мы с Гусманом приехали в гости к Джейн, где засняли прощальную серию фотографий основного состава группы. В то время мы думали, что расстаёмся надолго, но Наташин отъезд вскоре был отложен. Уже следующей весной она помогла записать партии скрипки для альбома, позже названного «Улица Юности», но потом всё-таки покинула нас больше, чем на двадцать лет.
