Караковский выступил в защиту песни «Катерина читает письма»

Как и в большинстве моих песен, у этой песни несколько уровней понимания рассчитанных на разный уровень эрудиции слушателя. Самый простой уровень лежит на поверхности: это голубиная верность от романтической юности до старости в тёмные времена ГУЛАГа. Кто читал Каверина, смотрел фильм или ходил на мюзикл Норд-ост считают, что героиню не зря зовут Катерина, раз в песне письма и самолёт. Отсылка к Каверину сделана такой жирной, что не заметит только глухой. Причём, кроме «Двух капитанов» и «Открытой книги» есть намёки на менее известный роман «Перед зеркалом», чтобы порадовать тех, кто глубоко изучал творчество писателя.

У более внимательных людей возникает множество вопросов. Вчера, например, меня спросили, причём тут Гумилёв? О, это одна из важнейших отсечек! Во-первых, романтический мужской герой песни — копия Гумилёва, только за штурвалом самолёта. Он тоже путешественник и тоже невинная жертва. Советские люди расстреляли Гумилёва и посадили в свой мир ждать смерти мою несчастную Катерину. Во-вторых, Гумилёв и Каверин — это одна и та же реальность революционного Петрограда, они оба там жили в это время. Как это можно не понимать? Я же не требую от слушателя, чтобы он вспомнил о том, что в одной яме с Гумилёвым покоится прах митрополита Псковского и Новгородского, которого знал Каверин.

Катерина тоже не так проста. Мы же знаем, сколько Катерин пострадало в русской литературе. «За обрывом чернеют камни» — это прямая отсылка к Островскому. Намёки на Льва Толстого и его Катюшу Маслову менее заметны, но они есть. И, поверьте, дело тут не в том, что автор песни хорошо учился в школе и читал всё, что задавали. Дело в том, что наша русская литература создана ради утешения в печали — а мои песни подчинены той же задаче. Как живое существо, любящее и радующееся, болящее и скорбящее, я неотделим от Достоевского и Толстого — один из которых, между прочим, политзаключённый, а второй — офицер, прошедший две горячих точки.

Никого не удивило, почему песня начинается с Герхарда Меркатора, словно сюжет рассказывается от его имени. Но это так и есть, эта песня о героях фронтира и СССР — стране позднего русского средневековья, сохранившейся лишь на старых картах. Вот Меркатор и рассказывает об СССР как о древней легенде.

Поскольку два моих героя обречены быть вдали друг от друга, у них нет другого средства коммуникации, кроме как через веру и молитву. Этот пласт сюжета пробивается сквозь песню то в одном месте, то в другом и, наконец, выходит на первый план в кульминации — видении парашюта. Скорее всего, эта мистическая сцена означает смерть героя, но это не важно. Важно, что если хочется плакать, лучше плакать. Автор уже отплакал своё, он обнимет, когда допоëт песню до конца.

И возникает вопрос: почему я регулярно получаю в ответ на эту песню столько ненависти? Очень просто. Это ненависть советского человека, которого ткнули мордой в судьбы тех, кого он погубил. Это точно та же причина, почему совкодрочеры срывают таблички «Последнего адреса». Для того, чтобы обелить СССР, требуется обезличить людей. А я этой песней воспеваю личность антисоветского человека — живого, любящего и именно поэтому антисоветского.

И ещё. Как вы понимаете, полёт на самолёте в Арктику в годы, предшествующие расстрелу Гумилёва, был чем-то абсолютно исключительным. Меня вдохновила история самолёта «Морис-Фарман» (пилот Ян Нагурский, авиамеханик Евгений Кузнецов), который в 1914 году вылетел за Полярный круг в районе Новой Земли в поисках экспедиции Георгия Седова на Северный полюс. Полёты прошли успешно, экипаж вернулся на базу без потерь. Нагурский (на фото) обнаружил бумаги экспедиции Седова, а также его рапорт в Морское министерство. Эта история получила широкую известность в 1915-1916 гг. Лётчик прожил долгую жизнь и скончался в 1976 году.

Я подумал о том, что первый в истории полярный лётчик Ян Нагурский заслуживает отдельного рассказа, и вот вам ссылочка на статью Дениса Коринцева о его арктическом полёте, послужившую для меня источником: picturehistory.livejournal.com/2342577.html