Обретение собственной квартиры позволило мне, наконец, собрать домашнюю звукозаписывающую студию, что и было сделано в июне 1998 года. Запись впервые в моей практике осуществлялась на компьютер при помощи многоканальной программы Cakewalk Pro Audio. Эх, если бы я хоть что-нибудь понимал в отстройке звука и сведении! Качество записи, которое я выдавал, было кошмарным, а обучение домашней звукозаписи оказалось не менее долгим и мучительным, чем обучение игре на гитаре в детстве.

Первой записанной вещицей «Происшествия» была алкоголическая кричалка «Ротфронт», в мнгоголосом хоре которого поучаствовали Жак, Ларс и приключившаяся в гостях Ольга Анархия. Песне сопутствовала небольшая зарисовка, заранее мной придуманная. На фоне пьяного базара, старательно имитируемого мной, Ларсом и тусовщиком по прозвищу Балин, Слава заторможенным голосом несколько раз повторял одну и ту же фразу — «Кошка, скажи мяу». После третьего раза звучал такой отчаянный вопль «мяу», на который наша кошка Иришка была в принципе не способна, и её роль играл я.

Альбом вполне логично формировался вокруг «лесной» тематики. Вскоре его название пришло само собой и благодаря песне «Лесная сестра» прозвучало как «Лесные братья и их сестры». Правда, концепцию записи — вернее, её отсутствие — изрядно определили мои личные переживания. Из-за этого изначальные ощущения бесшабашной живой игры где-нибудь на Арбате (особенно мы отрывались в песне «Галя, не пей коньяка») ушли на второй план. Зато в двух песнях сыграл флейтист Егор Таликов из «Граждан мира».

Вскоре после того, как мы закончили возиться с магнитоальбомом «Происшествия», Сергей Тышевский познакомил меня с Юлей Тузовой. Это была довольно дурацкая история: он, отрекомендовавшись её продюсером, попросил записать несколько песен Юли на моей аппаратуре в обмен на деньги или мешок картошки. Я, конечно, был не против — это был вопрос выживания. В результате мы с Юлей записали пару песен с крайне низким качеством звука, которые, к счастью, через пару лет были утеряны при поломке компьютера, а Сергей всё кормил меня обещаниями и с картошкой не торопился. Когда эта история выползла наружу, Юля была крайне недовольна, что за её спиной ведутся какие-то переговоры, зато потом мы по-настоящему подружились. Впрочем, сказать, что Юля много общалась бы с нами, было преувеличением: в то время она казалась интровертом, полностью погружённым в мир фантазий. Мы больше взаимодействовали на уровне улыбок, взглядов, сопереживания одних и тех же эмоций.

Юля надолго осталась с нами в коммуне, потому что ей было лень ездить в Электросталь, где она жила, а мы её очень любили. Кажется, в то время она уже получила образование в музыкальном училище по классу фольклора. Что делать после этого, она, видимо, ещё не решила, и поэтому витала в своих мирах — благо, ей никто не мешал. На единственной сохранившейся коммунарской Юлиной фотографии мы видим весьма довольное существо. Запись, оставленная ей в нашем «бортовом журнале» (обычная книга отзывов и предложений, купленная мной как-то в канцелярском магазине) также свидетельствует, что в коммуне она испытывала душевный комфорт. Ближайшим другом Юли в коммуне была Света Гольдфельд из соседнего с Электросталью Ногинска.

Юлино творчество в то время было насквозь депрессивным. Я уже не помню, какую именно песню мы пытались записать, но «Мастер по свету» и «Плачущая девочка Надя» тогда уже точно были сочинены. Большинство её песен были сыграны в сверхмедленном темпе, а когда она пела на высоком диапазоне, казалось, что это рыдания. Спустя много лет мне довелось слышать их дуэт с Юлей Теуниковой, и оказалось, что их голоса хорошо дополняют друг друга.

Сейчас мне кажется, что Юля находилась на той жизненной стадии, когда из подростка начинает вырастать взрослый человек (мне в то время было далеко до этого возрастного этапа). Сочетание меланхолии и детской наивности оказывало сильное впечатление:

Мастер по свету,
Сделай мне лето,
Отведи огнями злую суету.
Мастер по звуку,
Прогони скуку,
И, если можно позови мечту.

Юлины песни мне нравились, но они не были похожи на то, что пел я сам, так что подстроиться не получалось. Примерно тогда же Юля познакомилась с музыкантской тусовкой Дубны, и эти ребята подыгрывали ей более успешно, чем я. Дубненцы приезжали несколько раз в коммуну, мы неплохо общались, но с течением времени связи ослабли. Лучше других в памяти сохранился музыкант Эльдус Сайфулин, с которым Юля выступала чаще всего.

Другим постоянным участником нашей тусовки был Саша Карпов, с которым мы жили недалеко друг от друга, в пределах одной и той же станции метро, но сдружились лишь в 1998 году.

Впервые я встретил Карпова в марте 1995 года на концерте в полуподпольном театре «СВ», затерянном в коридорах ДК МАИ. Саша выступал там с получасовой программой. Произвело впечатление, как Карпов пел, что его динамит динамо-машина: это было действительно смешно. Лирические песни Саша исполнял в романтичной манере, за которой угадывалась ранимая, впечатлительная душа. После выступления я подошёл пообщаться, но Тим Шиповник, как он в тот день предпочёл назваться, как-то нервно махнул рукой и отправился к своей компании пить пиво. Мы с моими друзьями расположились на той же лестнице, пролётом ниже, не решаясь его беспокоить. Правда, выпив, потом всё же вместе пели песни до самого вечера — но знакомство поначалу не продолжилось.

В то время Карпов ещё не носил усы и бороду, и в его лице легко читалось грустно-ироническое выражение, словно Сашу только что по-крупному обидели, но он не показывает виду. Через три года, когда мы встретились снова, это выражение практически не покидало его, и если мне рассказывали, что Карпов — весельчак и душа компании, мне казалось, что речь идёт о другом человеке: даже рассказывая анекдоты, Карпов практически не улыбался. Зато окружающие обычно ржали до потери пульса. Девушки были от Саши без ума.

После возвращения из долгой командировки в Туркмению Карпов жил у друзей и перебивался случайными заработками, демонстрируя фантастическое трудолюбие. В Москве скитания делила с ним жена, уроженка Владимира Светлана (в девичестве Лазарева) — очень красивая девушка, которую, как мне казалось, многие недолюбливали.

Карпов стал часто появляться у меня на квартире, где мы в то время собирались большими компаниями после концертов в театре песен «Перекрёсток». Соображения Карпова первоначально были меркантильными: ему стал часто требоваться компьютер, которым я в то время располагал. Круг общения у меня, был вроде бы, тот же, что и у Саши, но Карпов всё равно обычно молчал и пел на моей кухне гораздо реже остальных ребят.

Большинство пьяных историй в тусовке рассказывали о чём-то смешном: как Сергей Биличенко однажды зимой забрался на дерево, открыв в себе инкарнацию ленивца, а потом долго не мог слезть на землю; про барда Александра О`Шеннона (в отличие от Карпова, почти настоящего ирландца), пользовавшегося нешуточным успехом у стареющих дам. Но про пьяные выходки Карпова редко рассказывали смешно. В нетрезвом состоянии Саша был агрессивен и, наверное, несчастен.

В отсутствие Карпова мы ставили его записи, добытые Славой Жинжаком в театре песни «Перекрёсток». Застав однажды включённый магнитофон, Карпов поморщился и сказал, что эти песни его уже достали, да и концертное исполнение на этой записи, по его мнению, не блещет. Со стороны этот перфекционизм казался слабо аргументированным, но Саше, понятное дело, было виднее.

Сейчас мне кажется, что к 1999 году песенное творчество для Саши было уже во многом исчерпано. Он написал с того времени не так уж много вещей: одной из лучших вещей была «А у нас так не бывает», где в наивно-восторженной манере сравнивались Москва и Петербург. Кроме того, он любил сочинять стихотворные экспромты, которые старался запоминать и воспроизводить на концертах.

Сам Карпов утверждал, что его больше всего интересует написание прозы. Повесть «Туркменский самовар» была действительно хороша и немедленно разошлась на цитаты. Однако, сам Карпов придавал большое значение циклу «баек» — смешных историй из жизни и концертной деятельности, происходивших с ним и его друзьями. Эти материалы публиковались по мере поступления в газете «Бард’Арт», но сам Карпов мечтал увидеть эти тексты в каком-нибудь более престижном издании.

Творческая ассоциация «32 августа», основным мотором которой был дуэт Саши Карпова и Игоря Белого, была как раз на подъёме. Участники этой довольно аморфной компании неплохо дополняли друг друга. Их популярность в среде бардовской песни объяснялась очень просто — молодостью и творческой свободой.

В 1998 году ассоциация представляла собой закрытый клуб, в который было невозможно попасть человеку со стороны, но так как исторически «32 августа» было не продюсерским проектом, а дружеской компанией, уровень её участников был неоднороден. Помимо Белого и Карпова наибольших творческих успехов добились Татьяна Пучко (группа «Чересказань») и Александр Щербина (проект «Адриан и Александр»). Весьма заметными фигурами были также Олег Городецкий, Дмитрий Авилов, Алексей Кудрявцев и Татьяна Королёва — та самая, с которой я познакомился в 1994 году в школе-студии «Остров» у Дмитрия Дихтера. Остальные музыканты мне казались гораздо слабее.

Ассоцианты занимались тем же, чем все музыканты: работали на скучных работах, давали весёлые концерты, устраивали пьянки. Благодаря работе расклейщиков афиш, их логотип был известен, наверное, всем неформалам Москвы. Странно, но я не могу припомнить ни одного их концерта, где бы я присутствовал. Зато хорошо помню нашу кухню, где мы пили пиво и пели песни.