Летом 1997 года Лиза заявила, что её достала флейта, а Гусман всё равно находится неизвестно где, так что она теперь будет бас-гитаристкой, а «Происшествие» — дуэтом. Я начал писать новую программу под названием «Колыбель испанского летчика», оставив историческую тематику «Колокола времени» и лирику автостопного лета 1996 года. Суть новой программы сводилась к чёрному юмору и корявой абсурдистике — что резко контрастировало со старыми песнями, принесшими нам популярность. Лучшими песнями того времени стали «367-ой день», «Я подарю тебе цветок» и «Амальгама», в которой один из куплетов звучал так:
У зимы есть шансы на весну,
И масленичный грим ей совсем не идёт,
Гражданин ведёт гулять козу,
У станции метро оживлённый народ…
Несколько ранее со мной произошёл забавный случай: валяясь дома с температурой под 39, в простудном бреду я вдруг осознал принцип игры на фортепиано. Слегка покачиваясь, я подошёл к инструменту — и вдруг заиграл джаз. Как это произошло, я не понимаю до конца и сам. Моя сестра, учившая уроки в соседней комнате, подумала, что к нам кто-то зашёл в гости. Из моих импровизаций в итоге сложилось две песни.
В сентябре я завлёк в новый состав «Происшествия» своего однокурсника Максима Никитина, играющего на клавишах. Будучи одним из немногих на нашем курсе, кто располагал собственной квартирой, Макс очень скучал и постоянно звал всех в гости в Перово, куда от моей станции метро ходил очень удобный троллейбус № 30. Особенно Максим усердствовал в отношении однокурсниц, но с ними ему, кажется, не очень везло, и поэтому чаще приезжали парни с сумками бухла. Репетировать мы стали дома у Никитина.
Макс был сыном обеспеченных родителей, перевёлся к нам на курс из хорошо мне известной Костромы, где играл в любительской рок-группе, отличающейся очень приличным для провинции уровнем. Он писал песни, одна из которых, «В настоящем», отличалась изобретательной аранжировкой, да и слова были неплохи:
А счастье — вот оно — как на столе стакан,
Ты только пей, не то года его остудят…
Правда, на практике стакан для нас с Максом оказался не самым лучшим вариантом обретения счастья. Я встречал множество музыкантов, которым алкоголь, как минимум, не мешал в их деятельности. Но в 1997-1998 годах мы с Максимом обнаружили полную неспособность репетировать и пить одновременно, что во многом обусловило скоротечность нашего содружества.
К ноябрю мы довольно качественно отрепетировали десять абсолютно новых песен, причём Лиза подходила к партиям бас-гитары так же ответственно, как к партиям флейты, и продолжала записывать их нотами. Именно тогда нам очень кстати предложили выступить на квартирном концерте, посвященном семнадцатилетию девочки-тусовщицы по прозвищу Русь. Мы немедленно согласились. Когда мы приехали на Первомайскую, оказалось, что в квартире собралось не менее пятидесяти человек.
Успех дебюта в новом составе превзошел все ожидания. Несмотря на мои дурацкие разглагольствования, которые нужно было вставлять между песнями, пока Макс отстраивал синтезатор, концерт прошел на одном дыхании. На одной из фотографий с сейшена оказались в уморительном соседстве я, музыкант Дмитрий Скворцов и не полностью попавший в кадр портрет Джима Моррисона… Картину мы назвали «Полтора гения», предлагая всем по-своему трактовать этот заголовок.
Там же, на «Семнадцатилетии Руси», мы познакомились с Сергеем Тышевским по прозвищу Ворон. Ворон хвалил наше творчество, угощал на лестнице неплохим вином и звал сыграть в театр песни «Перекрёсток», где он якобы работал (позднее выяснилось, что, скорее, тусовался и изредка волонтёрил). Несмотря на сомнительность ситуации, в которой оно было высказано, предложение казалось крайне соблазнительным. С другой стороны, наши амбиции следовало обеспечить более добросовестными репетициями, а у нас за пределами этих десяти песен дело как-то не шло.
В ноябре 1997 года мы сыграли крохотный квартирник в Костроме, куда нас позвал Макс, но поездка эта запомнилась не столько музыкой, сколько тяжёлыми погодными условиями на обратном пути, совершенно непригодными для автостопа. Максиму было хорошо: он ехал обратно автобусом. Но разве могли поступить так тривиально люди, знавшие каждый указатель на здешних трассах?
В результате к полудню мы с Лизой стояли в снежной каше на обочине дороги и проклинали решимость, выгнавшую нас на дорогу. Машины упорно не хотели нас забирать, причём большая часть из них ещё издалека мигала поворотниками и уходила под табличку «Учхоз «Костромской». Но вот, кажется, показалась она, наша машина… так-так… вроде прямо… ну вот, опять ушла влево. Дьявол!
— Не успеешь на него руку поднять, а он уже подмигивает, — жизнерадостно шутила Лиза.
Через полчаса нам улыбнулась удача: остановился автобус с надписью «Ярославль», согласившийся бесплатно подвезти. Но едва мы разговорились с водителем, как вдруг пришлось резко останавливаться: что-то произошло с двигателем. Не став ожидать починки, мы выскочили на дорогу и снова стали стопить. На фоне ремонтировавшегося автобуса, должно быть, это смотрелось эффектно…
Как ни странно, следующая машина, подхватившая нас (она шла из Нижнего Новгорода в Ростов) тоже сломалась, и тоже быстро — прямо у посёлка Лихообразово. Нам снова пришлось энергично размахивать руками, и на этот раз остановилась «шестёрка», ведомая в Ярославль двумя немолодыми людьми.
— У нас славная машина, — сказал один из них, сидевший за рулём, — развивает скорость — во! Хотите, покажу?
— Да нет, не надо.
— А я всё равно покажу!
В этот момент, ещё не успев ничего сделать, он как бы не нарочно проехал по какой-то железке, лежащей едва ли не на встречной полосе. Раздался страшный скрежет. Проведя машину по инерции ещё метров пятьдесят, водитель поспешно прижал машину к обочине. Они вышли оба, вместе с пассажиром, но ждать возвращения пришлось недолго. Мужики выглядели раздосадованными и молчаливыми.
— Ну, что, вчетвером теперь стопить будем? — попыталась пошутить Лиза.
— Этот …, представляешь, глушак … сорвал …! — ответил пассажир.
Дальнейшая дорога до Ярославля сопровождалась почти самолётным рёвом двигателя и задушевными матерными рассуждениями хозяев машины о безвременной потере глушителя.
Последней песней, сделанной с Максом, была «Осень на Филлипинах» — наверное, лучшая среди написанных в то время. Мутный текст на темы, связанные с участием Японии во Второй мировой войне, сопровождался мелодичными фортепианными проигрышами. Спустя двадцать пять лет, слова, наконец, получили завершённость, а место действия — перенесено в Аргентину.
Осень, осень над Аргентиной
С листьев стекает вода
Память о лете сгорает без дыма,
Медленно и без следа.
Дождь над рекою и дождь на суше,
Где же вы, солнца лучи?
Сколько глупое сердце не мучай,
Знай всё стучит и стучит.
Осень, осень над Аргентиной,
Звуки войны за спиной,
Больше не будет Парижа, Берлина,
Больше не нужно домой,
Мир над рекою и мир на суше,
Вечный, как струи воды,
Ты в этой жизни для счастья нужен,
Раны тебе без нужды.
Осень, осень над Аргентиной,
Боинга низкий полёт,
Больше свободы у нас не отнимут,
Больше никто не умрёт.
Бог над рекою и Бог на суше,
От наших драм вдалеке,
Взрывы становятся тише и глуше,
Капли дождя на виске.
К сожалению, уже тогда каждая наша репетиция начиналась с пьянки и заканчивалась пьянкой. Никаких концертов, кроме туманной отдалённой перспективы в «Перекрёстке», у нас больше не предполагалось…
В такой обстановке нас застало врасплох неожиданное предложение срочно сыграть в уже знакомой мне Вологде на Всероссийском фестивале памяти Александра Башлачёва — близилось десятилетие смерти музыканта. Оказывается, это в который раз сработала оставленная там в 1996 году наша кассета из Рок-лаборатории. Отказаться было нельзя, и мы поехали. Кроме Макса и Лизы вместе с нами в Вологду отправилась также наша бывшая вокалистка Аннушка Гришина, соскучившаяся по новым ощущениям. Помимо всего прочего, мы везли в Вологду новую, нарочито фрейдистскую песню «Дивный новый мир», ещё не отрепетированную, но очень задорную:
Водопроводчик гнёт трубу, в токийском метро жара,
Все это было наяву — особенно, рано с утра,
Он держит крепкою рукой отбойный молоток,
Красы исполнен неземной — Конфуций или Бог?
В Вологде нас приняли очень тепло; выяснилось, что мы — единственная московская команда, добравшаяся до города. Кроме того, из Питера приехала группа со странным названием «Анти-театр ДДТ», о которой никто ничего так и не узнал, так как ребята вошли в зал в разгар концерта, свалили свои вещи возле сцены и тут же заснули прямо на них молодецким пьяным сном.
Играли мы первыми, и наша музыка вологжанам понравилась. Какие-то девушки явственно вспомнили, что слушали наши песни на набережной в 1996 году. Местные музыканты крайне эмоционально нас поддерживали, да и нам они понравились. «Отделение Локомотивного Хозяйства» Романа Дёмина оказалась отличной акустической группой, а их песня «И это называется жизнь» запомнилась мне на долгие годы. Кроме того, мне приглянулись стихи начинающего, но страшно амбициозного поэта Даниила Файзова, сделавшего впоследствии большую литературную карьеру в Москве. Что касается Ромы Дёмина, то спустя несколько лет он получил за что-то тюремный срок, но после выхода из тюрьмы раскаялся, женился, у него родился ребёнок. В 2013 году мы увиделись с ним ещё раз на концерте «Происшествия» в Вологде. А пятью годами позже «Происшествие» исполнило его песню «Город-блюз» в своём альбоме «Счастье».
После выступления местные журналисты пытались взять у нас интервью, но мы не очень поняли, что они хотели от нас услышать. Кто-то из них безуспешно пытался обвинить нас в связях с нацистами — видимо, из-за моего любимого берета с эмблемой вертолётного спецназа полиции штата Южная Каролина. Само предположение было для меня оскорбительным, и я едва не наговорил в ответ гадостей. Впрочем, пора было на поезд, и ближе к концу концерта мы отправились к вокзалу в компании провожающих нас вологодских музыкантов из группы «Тригон». На память о Башлачёвском фестивале я сохранил афишу, которая ещё долго висела на стене у меня дома.