Примерно тогда же состоялось моё знакомство с Галиной Снимщиковой — человеком, не имевшим никакого отношения к музыке, но легко нашедшим себе место в нашей компании. Дело было так.

Осенью 1996 года я иногда приезжал в свою школу, где пытался набирать тексты своих стихов и песен, а также материалы журнала «Чёрный петух», но на самом деле больше учился печатать. Периодически за моей спиной хихикали две старшеклассницы, одну из которых я быстро запомнил, конечно, в первую очередь, по голосу, а во вторую — по длинной светло-русой косе. Несколько позже мы с ней совершенно случайно пересеклись на концерте Умки в библиотеке Чехова, где я пытался распространять свой журнал. Настроение у меня было редкостно паршивым, и я был рад случайной компании, которую мне составила Галка — нелепая девочка-подросток с обветренными от поцелуев губами и её парень Митя Скворцов, гитарист и вокалист, лидер группы «Выход в город». Купив на последние деньги жуткое пойло под названием «Аперитив Карелия», мы стали употреблять его прямо на заснеженном Тверском бульваре…

Когда я встретил Галку в следующий раз, выяснилось, что их роман с Митей прекратился, но они продолжили общение друг с другом и со мной. Галя поступила на математический факультет МПГУ, считала себя фанаткой «Аквариума» и не пропускала ни одного концерта. Её родители познакомились в Рижском университете, и Галя ради прикола культивировала в себе всё прибалтийское, что очень шло к её внешности. Дверь Галиной комнаты украшала табличка с надписью «Souvenirs veikāls», что означало «Сувенирная лавка».

Я натыкался на Галку практически на всех тусовках, куда приходил. Поначалу с ней интереснее всего было именно пить. Этим мы занимались в гостях, на каких-то концертах, просто в подворотнях — всегда, когда находились деньги и время — так постепенно мы стали хорошими друзьями. Галя была неизменно доброжелательна и всегда готова к авантюрам. Впечатление усиливалось тем, что помимо типичных хипповских опознавательных знаков из одежды она предпочитала шляпы и пончо. Её идеалом был старший брат Егор, и поначалу она смотрела на меня так же — взглядом младшей сестры.

— Не давай мне ни с кем целоваться, — предупредила она меня перед каким-то концертом, а потом заставила таскать себя за волосы, когда я не выполнил её просьбу, и она всё-таки целовалась с каким-то парнем.

Как-то раз мы допивали пиво около клуба «Кризис жанра» и вдруг увидели ещё более сумасшедшую девушку, чем Галя — её знакомую по факультету. Руки её были увешаны феньками, из одежды обращала на себя внимание длинная цветастая юбка. Девушка шла танцующей походкой по мартовскому снегу БОСИКОМ и БЕРЕМЕННАЯ. Мы смотрели на это шокирующее зрелище, потеряв дар речи.

— Да… Бывают дуры, которые не знают того, что они дуры, а бывают дуры, которые буквально гордятся тем, что они дуры, — сказала Галка.

В июле 1997 года, когда Лиза уехала работать в лагерь для детей-инвалидов, а от Гусмана снова не было ни слуху ни духу, у меня возник новый музыкальный проект, получивший редко озвучиваемое название «Граждане мира». Во времена своего расцвета в 1998 году, он представлял собой небольшую компанию уличных музыкантов, исполняющих преимущественно песни «Происшествия» и нравящихся нам музыкантов — «Выхода», Вени Дркина, Михаила Щербакова, Саши Непомнящего, группы «Алоэ» и Алексея Паперного (позднее в репертуар добавились также Марк Фрейдкин и Олег Медведев). Выступали мы практически ежедневно и, главным образом, на Арбате — как раз на том месте, где впоследствии был установлен памятник Булату Окуджаве. По выходным там можно было заработать довольно значительные суммы денег. Кроме того, я собрал целую коллекцию иностранной валюты, которую нам подбрасывали туристы — от белорусских «зайчиков» до бразильских реалов.

Душою нового проекта стала Галка. Именно она впервые предложила себя в качестве сборщика денег, что значило танцевать со шляпой в руках, старательно строя глазки проходящим мимо мужчинам. Я, естественно, взял на себя роль гитариста и вокалиста. В принципе, этого состава хватало для выступлений, но иногда мы приглашали кого-нибудь ещё — например, через некоторое время Галя привела в наш дуэт уроженца Питера, флейтиста-виртуоза Егора Таликова по прозвищу Заяц, который стал играть с нами довольно регулярно. Меня тянуло к Галке как магнитом: я постоянно её по-мальчишески доставал и провоцировал, а она велась на провокации и тоже провоцировала в ответ.

Когда я перебрался в Жулебино, мы жили с ней в пятнадцати минутах ходьбы друг от друга, но ехать в центр было удобнее от разных станций метро. Тащиться домой в одиночку от «Выхино» мне было скучно, и я всеми правдами и неправдами стремился утащить Галку в Жулебино.

— Галя, а я знаю, почему ты сегодня поедешь со мной на Выхино, — заговорщицким тоном говорил я за минуту до остановки поезда в «Кузьминках».

— Почему?

— Не скажу.

— Скажи!!! Я же ночь спать не буду теперь!

— Да вот потому то и поедешь, — злорадно хохотал я, когда на «Кузьминках» двери поезда захлопывались, и диктор невозмутимо сообщал о том, что следующая станция — «Рязанский проспект».

Выступая на Арбате, мы никогда не нуждались в сцене. Она всегда была перед нами, да и тусовка от нас особенно не отдалялась. На выступлениях мы всегда отрывались на полную катушку, стремясь сделать так, чтобы люди останавливались нас послушать как можно дольше. Галка любила ярко одеваться, что, конечно, помогало привлечь внимание, но люди ценили и мои таланты тоже.

— А у вас есть музыкальное образование? — интересовались некоторые прохожие.

— Есть, — отвечал я, показывая на Галку, — вот, девушка музыкальную школу закончила…

Однажды к нам подошёл мрачный молодой человек с бритой головой, одетый в чёрное. Наша музыка ему понравилась, и он стоял рядом очень долго, перебирая чётки. Мы и представить себе не могли, что это тоже игра на публику.

— Ребята, хотите пива? — спросил он, когда мы сделали перерыв. Мы, конечно, согласились, но сам человек пить не стал, сославшись на соблюдение буддистского запрета. Назвался он крайне загадочно — Чёрный Фельдшер — после чего пригласил зайти к себе в гости, если мы вдруг окажемся в районе станции метро «Молодёжная».

На следующий день Фельдшер пришёл с бутылкой пива в руках.

— У меня буддистский праздник, — пояснил он.

С того времени этот праздник у него не прекращался, обнаруживая всё более и более бурные проявления. При этом Фельдшер реально работал фельдшером «Скорой Помощи». Щедрый на личные посвящения, в 1998 году я написал ему песню с такими словами:

«Скорая Помощь», ночная Москва,
Всех нас спасёт медицина одна,
Но, тем не менее, ясно, что всех
Переживёт один человек —
Чёрный Фельдшер!

Чтобы было веселей, мы играли под различными плакатами, из которых один гласил, например: «Сами мы местные, больных у нас нет, с документами всё в порядке, но деньги нам всё равно нужны!» Полученные суммы Галка ловко пересыпала из шляпы в гитарный чехол. Потом всё аккуратно подсчитывалось, крупные купюры делились поровну, мелкие — пропивались, и только самые бесперспективные монеты ссыпались джаз-оркестру около метро Смоленская. Этого старикам хватало: они играли за идею, а не как мы — за деньги, которых и так зарабатывали больше, чем могли вообразить.

Как следствие, нас стали постоянно штрафовать по статье «незаконное предпринимательство», а точнее — мы отстёгивали дежурному в хорошо знакомом пятом отделении милиции по 50 000 рублей (до деноминации и дефолта эта сумма соответствовала, вероятно, примерно десяти долларам). Впрочем, однажды в июле 1998 года, когда в Москве проходила Юношеская олимпиада, нас вместе с слушателями посадили в «обезьянник» ещё до начала выступления, где продержали несколько часов. После этого приключения сильно перенервничавшая Галя умудрилась выпить залпом стакан коньяка, а я написал об этом соответствующую песню:

На улице сержанты играют в тир —
Логичное следствие Олимпийских Игр,
И пусть граница абсурда тонка и легка,
Но только, Галя, не пей коньяка!

Чтобы обезопасить себя от тех, кто должен был обеспечивать безопасность, мы временно перебрались на ВДНХ, где осмотрительно заняли тихое место между метро и остановками автобусов. Денег там давали почти столько же, сколько на Арбате, но ни одну песню не имело смысла играть дольше, чем в течение первого куплета: пассажиры автобусов проходили мимо нас слишком быстро. Лишь однажды к нам подошли пьяные азербайджанцы, дали денег и напоили пивом в ближайшем ресторане, где мы устроили настоящий концерт. Но всё это было довольно скучно, так что окончание олимпиады мы встретили с энтузиазмом.

Ко времени нашего возвращения на Арбат Егора Таликова окончательно сменил гитарист по прозвищу Жак; в результате разница между «Гражданами мира» и «Происшествием» стёрлась. Жак привнёс в наш репертуар значительное количество авторской песни, а я стал получать особое удовольствие от проигрышей на соло-гитаре.