Вскоре у меня появилось ощущение того, что Москва для нас закрыта. К началу 1997 года у группы сложилась отчаянная ситуация с выступлениями: ни один клуб не терпел нас более одного, максимум двух раз — при том, что мы стабильно приводили слушателей, платящих за вход, а себе не просили ни копейки. Не знаю, какие у них были соображения, но лично нас уже просто тошнило от того, что московские культуртрегеры совершенно не интересовались нашими песнями, зато обязательно считали своим долгом проповедовать своё единственно верное учение (особенно этим отличался Студёный, но я всё равно благодарен ему за то, что он нас столько терпел). Мы ни на что не велись и, соответственно, не могли быть никем использованы, но на противодействие таким попыткам тратилось слишком много нервов, а главное размывались собственные критерии, что хорошо, а что плохо. Новая программа «Страна негодяев», которую мы сыграли на втором и последнем в девяностых годах концерте в «Факеле» была неплохой по музыке, но слабой по текстам, хоть и содержала одну из популярных в тусовке песен «Моё имя — Сергей Есенин»; треть песен впоследствии больше не исполнялась никогда. Наиболее логичным в такой ситуации было уйти в квартирники (мы ими, собственно, никогда не пренебрегали), но, к счастью, ситуация сложилась так, что дополнительно к этому мы сумели объездить множество регионов России, и там нас принимали намного лучше, чем в Москве.
Я относился к происходящему вокруг с иронией, и поэтому написал ряд юмористических песен, впоследствии составивших программы «П.О.Н.Т.» и «Хулиганские песни». Я шутил, что одна из сторон кассеты будет именоваться «Недоумки», а другая «Задумки» (по аналогии с альбомом «Безумки», выпущенным музыкантами «Умки и Броневичка») — настолько меня рассмешило, как Шурик Синявский с религиозным благоговением произнёс перед началом одного из своих квартирников: «Умка альбом ЗДЕСЬ записала целый!».
Одна из лучших моих песен того времени, написанная в октябре 1996 года «Танцевать!», на таком фоне была совершенно незаметной, и мы её проворонили. Этот хит я оценил только через десять лет после сочинения, заново включив в концертную программу. Потом мы назвали по этой песне альбом «Происшествия», и она до сих пор считается у нас одной из самых популярных.
Новый 1997 год мы отпраздновали практически полным составом «Происшествия» (включая большую часть ребят, ездивших с нами в Ярославль) согласно нелинейной логике странствий — в занесённой снегом Туле вместе с Ольгой Анархией и её друзьями. Самым ярким впечатлением от этой поездки было то, что Гусман потерялся где-то по дороге, ещё в черте Москвы, опоздал на электричку, но все-таки непостижимым образом вошёл в дом к Косте Дьяченко буквально за пятнадцать минут до боя курантов. После праздника он снова уехал в Суздаль, и мы долго его не видели.
Следующей крупной поездкой было путешествие на Урал, в ходе которого с января по февраль 1997 года (в студенческие каникулы) мы с Лизой посетили Челябинск, Екатеринбург и Пермь. Нашей целью были прогулки по этим городам и посещение моих многочисленных родственников. Повсюду, разумеется, мы таскали гитару с флейтой. В Челябинске мы познакомились с местными студентами и устроили что-то вроде крохотного квартирника.
В Екатеринбурге я оказался впервые, и так уж получилось, что главным впечатлением для меня стал непривычный 35-градусный мороз. Самое интересное, при такой температуре у нас получилось вполне сносно погулять по городу — короткими перебежками от магазина к магазину. К сожалению, в кармане рюкзака оказался забытым пакет сока. Обнаружив в автобусе последствия фруктового взрыва, мы выскочили на остановке, где извлекли сладкий лёд буквально вручную.
Полноценное выступление у нас получилось организовать только в Перми, зато какое это было выступление! Узнав в начале года о том, что у нас возникла идея приехать на Урал, мой старый знакомый по поездке в Питер, Лёша Хантер, посовещавшись с пермской тусовкой (как и в Ярославле, она оказалась многочисленная и вменяемая), организовал нам концерт на тусовочной квартире, носящей громкое название «Отель Калифорния».
Со стороны это выглядело так: мороз и солнце, минус тридцать, суровый индустриальный город. На улицах, естественно, пусто; воздух звенит. Мы идём, ведомые Хантером, через какие-то хрущёвские пятиэтажки, и вдруг, зайдя за поворот, видим человек пятнадцать толкиенистов, рубящихся на своих деревянных мечах не на жизнь, а на смерть. «Вот и флэт», — сообщает нам Хантер, указывая на ближайший подъезд. После того, как большая часть выбывших из боя толкиенистов подтянулась на квартиру, начался сейшен.
Я до сих уверен, 6 февраля 1997 года мы с Лизой и впрямь дали один из самых удачных квартирников за всю историю «Происшествия». И хотя мне трудно оценить, как мы играли, но никогда ещё мы не реагировали так на зал. Заинтересованные, сопереживающие лица пермских слушателей вызывали у нас ответный порыв, желание перепрыгнуть свои способности, принести людям радость и печаль. Это был дикий прилив вдохновения. Мы умудрялись исполнять с первого раза песни, которые ни разу не репетировали, и люди слушали нас как зачарованные. Мы исполнили сначала свою новую программу, потом песни из рок-лабораторского альбома, а потом уже играли всё, что приходило в голову. Концерт закончился только тогда, когда нам стало нечего петь.
После этого на нас обрушилась толпа поклонников. Не помню, чтобы я за один концерт получил столько подарков: шесть фенечек, «портрет» концерта, нарисованный местной художницей и… электронные часы. Смущаясь, их даритель, человек по прозвищу Мерлин, сказал, что он не носит фенек, но часы — это тоже ведь фенька, только функциональная. На волне энтузиазма в тот же день я написал песню «Город трамваев», посвященную Перми, пермякам и Лёше Богомазову в особенности (потом её стала петь Владислава Рукавишникова). До 2010 года я продолжал натыкаться то на одного, то на другого зрителя того концерта, и каждый из них прекрасно помнил тот вечер.
Ночью в «Отель Калифорния» приехала целая компания — это были пермяки, ездившие тусоваться в Екатеринбург примерно с теми же целями, как мы ездили (и ездим) в Питер. Для них были немедленно исполнены лучшие песни сейшена. Один из ребят, поэт Андрей Мансветов, вёл себя агрессивно и шумно. Мне его представили с гордостью — он был членом союза писателей — но мы поначалу с трудом нашли общий язык. Кто бы мог тогда подумать, что именно с Мансветовым из пермяков у меня потом установятся наиболее тесные дружеские отношения… Ещё запомнился местный рок-н-ролльщик Макс Зильберман, отчаянно промахивавшийся мимо нот, но певший с большим энтузиазмом песню про какую-то вредную девицу — «Медвежонок Падла».
Целых три дня мы тусовались в «Отеле Калифорния», с превеликим удовольствием играя песни и поглощая местное пиво «Рифей». Хантер провел нас, похоже, по всем известным ему пермским компаниям, в результате чего мы познакомились даже с одним ярославским музыкантом, игравшим с нами на всё том же фестивале «Рок в Ярославле» в ноябре 1996 года. Как-то мы пошли к речному вокзалу на Каму, вода которой, проглядывающая в полынье, к моему удивлению, оказалось какого-то неестественно жёлтого цвета. В воздухе разливался удушливо-приторный запах: в непосредственной близости находилась табачная фабрика, кондитерская фабрика и фабрика Гознака — и всё это на фоне исторического центра, да ещё рядом с местным КГБ… Пермь была, определённо, весьма суровым городом — точь-в-точь как в описаниях Хантера.
В ту поездку со мной произошёл ещё один эпизод, который не имел никакого отношения к рок-музыке, но очень запомнился своим странным символизмом. На второй день пребывания в «Отеле Калифорния» я обнаружил, что потерял паспорт, в который также были вложены все мои деньги и обратный билет. Поиски по квартире ничего не дали, и тогда я пришёл к выводу, что, скорее всего, забыл паспорт в квартире пожилого Лизиного родственника, к которому мы заходили в гости накануне. Человек этот жил возле пермского МВД, называемого в народе «Башней смерти». При встрече он ничего конкретного нам не рассказал, но явно хотел дать нам понять, что его жизнь была значима и ценна. Кем он был, я тогда не разобрался, «Башня смерти» вызывала неприятные ассоциации, да и слушал я не очень внимательно, наверное. По словам Лизы, «мой двоюродный дед Зиновий Осипович Тильман, один из 8 старших сиблингов моей бабушки, был зам. директора металлургического завода в Чусовой, о чем есть материалы в сети».
Явившись вторично в дом на Компросе (то есть, в переводе с местного жаргона, на Комсомольском проспекте), мы, к полной своей неожиданности, попали на похороны: накануне старик умер. Больше всего меня удивила спокойно-деловая атмосфера в доме; его сын сказал, что давно уже был готов к тому, что это может произойти в любой момент. Будучи ребёнком, я не понимал, что иначе организовать похороны, в общем-то, невозможно. Свой паспорт я потом нашёл в целости и сохранности в «Отеле Калифорния» под кроватью, на которой я спал. Андрей Мансветов считал, что это была неслучайная встреча. Не знаю…
На прощание Лёша Богомазов подарил нам цикл комиксов, герой которых по имени Нефор Датый попадал в различные нелепые ситуации. Потом Хантер сделал карьеру художника и дизайнера, полностью оправдав свою многозначительную фамилию, но перестал тусоваться. Переписка наша угасла примерно через год, когда я перебрался на другое место жительства.