После автостопного лета 1996 года были и другие, более мелкие поездки. Первым делом мы с Лизой, конечно, съездили в Суздаль к Гусману. В сентябре, прогуляв занятия по физкультуре, мы с моей университетской подругой Надей Корешковой укатили в Малоярославец прямо от метро «Юго-западная». Доехать удалось на удивление быстро. Добравшись до города, мы зашли в местную картинную галерею, в которой демонстрировались картины местного художника-мариниста, погрелись у Вечного огня. Надя, обследовав сеновал возле выглядевшего заброшенным монастыря, потеряла серёжку (надеюсь, воспоминания о поездке для неё дороже), а после того, как мы сели на московскую электричку, даже вовремя добралась до свидания на Чистых прудах. Ещё мы ездили в Калугу, вторично в Коломну и в другие города…
Осенью началась движуха и в Москве. В 1996-1997 годах два или три квартирника с нашим участием устроил у себя дома музыкант Шурик Синяевский, живший через улицу от моего факультета — возле Трубной площади, в переулке со странным названием Последний. Выступления проходили с особым ощущением риска: ни для кого не было секретом, что внутренние органы питают особую любовь к данной коммунальной квартире. Благодаря вмешательству «серых братьев» (то есть милиции) «Происшествие» однажды было вынуждено в процессе выступления сменить дислокацию и перенести концерт в сквер у Трубной площади, к удовольствию слушателей и удивлению случайных прохожих. Было чему удивляться: не каждый день шестьдесят человек идёт вольной толпой, перекрывая уличное движение, под звуки импровизированного исполнения «Вихрей враждебных» на нескольких флейтах, гитаре и деталях от ударной установки.
В начале 1997 года «Происшествие» снова попробовало записаться, но вместо предполагаемого альбома «Страна негодяев» удалось сделать всего четыре песни: качество записи на аппаратуре Ильи Назарова было низким и после работы на студии «M&W Records» нас не удовлетворяло. Худо-бедно увековечив «Надежду без спроса», «Мы просто будем здесь жить», «Зазеркалье» (на стихи Ахматовой), саму «Страну негодяев» (позднее переименованную в «Страну манекенов») и ещё кое-что по мелочи, мы прекратили запись.
Я почти ничего не говорил о рок-самиздате, а ведь в то время в самом расцвете был издательский проект Маргариты Пушкиной «Забриски райдер», ориентированный исключительно на хиппи. Значительную часть журнала занимал какой-то псевдотворческий мусор, но статьи об истории рок-движения, литературы и авангардного искусства были и впрямь хороши. Правда, я сомневаюсь, что многие сумели их понять и тем более не уверен, что журнал окупался, хоть им и были завалены прилавки рок-магазинов. Одного читательского голода для покупки такого издания было, по-моему, недостаточно.
Обилие знакомых музыкантов, а также наличие собственной позиции по многим вопросам заставило нас с друзьями издавать свой литературно-поэтический альманах (в какой-то степени — в подражание Антону Кротову с его «Почтовым ящиком»). Где-то в марте 1996 года вышел первый и почти сразу второй номер журнала, получившего название «Чёрный Петух» — малообъяснимое, но ассоциирующееся с анархизмом. Опубликованы там были произведения Гусмана, Лихачёва, Оли Анархии, Лорда, Артёма Филимонова, Скифа, «Дж. Ор. П. С.», Вовки Кожекина, в то время игравшего с Умкой. Некоторые статьи касались отчаянной полемики о проблемах тусовки. Вот отрывок из «Манифеста», написанного Лордом в начале 1996 года:
Что вообще такое Система и где она скрылась? А кто такой, собственно говоря, хиппи? Выйдите-ка на Арбат, к магазину «Бублики», отыщите хипповскую тусовку. Если сразу не испугаетесь, поинтересуйтесь: «Кто здесь хиппи?» Ох, и интересный ответ вы услышите… Более того, не станем трогать Арбат, сия тусовка циклична и непостоянна, да что там говорить! Кто-то из мудрых обозвал сие сборище «стрелкой-которую-не-забивают». Возьмем тусовку в общем. Все флэтовые тусовки, все регулярные крымские сборища. Потрясающе мало народу считают себя хиппи. Всё даже интереснее! Как раз те люди, кто по праву может называться этим именем, активнее остальных от него открещиваются. Что же происходит? Идея хиппизма наконец себя дискредитировала, Система протухла?
Несмотря на наивность, наши статьи поднимали важную проблему ценностей в субкультуре хиппи. Со стороны было довольно трудно понять, почему ещё недавно благополучная тусовка теперь была полна разочаровавшихся в ней людей, не стремящихся поменять хоть что-нибудь в жизни своей и окружающих.
Главным было то, что идеологию хиппи я не разделял даже во времена самой отчаянной симпатии к ним. И хотя на ранней стадии хиппизм меня привлёк стремлением к постоянному творчеству, всё же творчеством я занимался и без хипповской тусовки, имея на то достаточно веские причины. Любовь к фенечкам, ксивничкам и хайратничкам у меня проистекала из любви к эпохе шестидесятых и продлилась недолго. Что касается этических измышлений, я быстро понял, что у хиппи с ними полная беда. Достаточно было того, что эта субкультура не породила ни одного крупного мыслителя или общественного деятеля, но зато с лёгкостью употребляла термин «философия хиппи», причисляя к «своим» всех кого попало — от Иисуса и Джа до Ошо и Сартра. А в случае каких-то практических вопросов хипповская идеология не могла дать внятных ответов — особенно если дело касалось неизбежных вопросов зарабатывания денег или отношений с близкими, а особенно — с партнёрами по любовным отношениям. Отдельные принципы вроде «свободной любви» на практике попахивали откровенным цинизмом, вроде бы не совместимым с хипповской гуманистичностью; но хиппи всегда предпочитали наиболее простые и не сопряжённые с ответственностью пути. Сами будучи иждивенцами, они с той же лёгкостью плодили иждивенцев, привлекая в тусовку новых людей или рожая детей, обречённых на равнодушие окружающих и одиночество. А вегетарианство или какой-нибудь религиозный культ зачастую оказывались всего лишь путём самоутверждения.
Всё бы ничего, но когда этот этический бардак попадал в голову, выбить его оттуда было чрезвычайно трудно. Мы с Лизой в силу наивности и юного возраста всё ещё верили им, но, к счастью, жизнь постепенно брала своё.
Свои «диссидентские» взгляды я не скрывал, но сторонников у меня не было. Выдав последний третий номер в октябре 1997 года, альманах «Чёрный Петух» приказал долго жить. Ни один его номер, судя по всему, не сохранился. Впрочем, к тому времени и тусовка хиппи осталась для меня в прошлом.
Из прочей беспорядочной деятельности я с удовольствием вспоминаю своё участие в акциях либерального профсоюза «Молодёжная солидарность» — весёлой и дерзкой оппозиционной организации, возглавляемой молодым политиком Романом Ткачом. Привлекло меня то, что в создании политических перформансов принимали участие московские авангардные музыканты — к примеру, Ян Никитин из «Театра яда».
Впервые о себе «Молодёжная солидарность» заявила в годовщину смерти Ленина, 22 января 1997 года. Я ещё не был знаком с профсоюзом, и потому пересказываю эту историю с чужих слов. Пикантным моментом было то, что «Солидарность», в отличие от коммунистов, каким-то образом сумела получить санкцию на проведение митинга на Красной площади, что сделало его безнаказанным. Небольшая процессия, в которой из известных политиков фигурировали депутаты Новодворская и Боровой, следовала мимо мавзолея с траурным венком, сплетённым из колючей проволоки и увешанным воблой (дохлая рыба символизировала смерть — видимо, по примеру итальянской мафии). Кроме того, на руках несли фанерный гроб с надписью «смерть коммунизма». Под злобными взглядами коммунистов процессия дошла до Васильевского спуска, где опустила фанерный гроб в незамерзающие воды Москвы-реки, однако, против всех ожиданий, гроб не утонул, а медленно поплыл, кружась на одном месте. Тогда депутат Боровой, выхватив у кого-то флаг, перегнулся через парапет и стал топить гроб флагштоком, в результате чего задницу известного политика показали сразу три или четыре телекомпании.
Наше творческое участие в митингах «Молодёжной солидарности» было непродолжительным, так как мы, присоединяясь к тусовавшимся там же анархистам из «Чёрной звезды», не признавали никакой дисциплины. Как-то на совместный митинг с Комитетом солдатских матерей, проходящий около метро «Арбатская», я притащил толпу панков, которые, разорвав на куски несколько картонных ящиков, приняли участие в митинге — с самыми немыслимыми лозунгами. Анджей же отличился больше всех. Будучи по причине детского церебрального паралича инвалидом детства, он встал с плакатом, на котором было написано «Лучше быть инвалидом, чем солдатом российской армии!» (автором лозунга был, конечно, я). Кроме этого, мы бродили по площади с кусками старых обоев, на которых обвели друг друга карандашом, а получившиеся контуры раскрасили, изобразив трупы людей в арестантской одежде. Это доконало бедного Романа Ткача, и на митинги нас больше не приглашали. Мы не особенно возражали — как раз в то время выяснилось, что репутация этого деятеля подмочена сотрудничеством с властями.
С того времени я понял, что ни одна политическая организация не способна на такую степень творческой свободы, которая была бы мне интересна. Кроме того, каждая из них стремилась превратиться в нечто косное и бюрократическое, подстраиваясь сначала под ельцинский, а потом под путинский режим. Заниматься политическим активизмом в таких условиях было неинтересно, и с 1997 года это меня не привлекало.
