В начале восьмидесятых отец скопил денег и купил хороший японский магнитофон «Hitachi», но поскольку имевшиеся у нас кассеты подписаны не были, имён исполнителей я не знал и, как ни странно, продолжаю открывать их для себя до сих пор. Надо сказать, помимо вездесущей итальянской и американской попсы там был очень приличный набор музыки 60-80 годов — несколько песен «Beatles», «Procol Harum», «Archies», «Chicago», Силлы Блэк, Лайонела Ричи, Фалько и многие другие записи, подаренные отцовским учеником Димой Карпухиным. Моя мать часто играла на пианино, а в качестве колыбельных пела Булата Окуджаву и песни из советских кинофильмов. Я тоже любил постучать по клавишам и к семи годам умел играть одним пальцем что-то мелодичное, подбирая или, чаще, сочиняя музыку.
Моя аудиальность стала проявляться в самом раннем возрасте. Хорошая музыка вызывала у меня не только взрыв эмоций, но и яркие зрительные образы, которые я даже пытался пластически изображать. Первой музыкальной композицией, которая на меня так подействовала, была «Blau wie das Meer» — песня немецкой певицы греческого происхождения Вики Леандрос, с которой она участвовала в Евровидении 1967 года от Люксембурга, но заняла лишь 4 место.
Истории, которые рассказывает мне музыка, и по сей день часто никак не коррелируют с историей в тексте песни. В качестве примера – моя трактовка песни The Zombies “What More Can I Do”, цитируемая по личной переписке 2023 года:
“Мне так нравится, что простенькая гармония вдруг чешет куда-то хрен пойми куда, певец срывается на крик, а потом вообще бросает нафиг петь, но его выручает клавишник с клёвым соляком. Далее вторая попытка спеть куплет, но гармония опять заводит в тупик, приходится вступать соло-гитаристу. С третьего захода, наконец, удаётся удержаться в мейнстриме, но гитаристу, вокалисту и клавишнику уже надоела песня. Басист и барабанщик, не исполнявшие никаких соло, нехотя соглашаются на коду.”
Читать я тоже научился очень рано. Сначала я проглотил всю художественную литературу, которая была в доме, а потом стал читать всё, что попадалось под руку. В основном, разумеется, это была историческая литература, которую мама покупала для подготовки к урокам, и газета «Московский комсомолец», которую мы тогда выписывали. Кроме этого, я всё чаще и чаще рифмовал какие-то строчки и мастерил небольшие рукописные книги собственного сочинения.
Стихосложение я освоил в возрасте четырёх лет. Это было игрой, в которую со мной играли мама и дед, а в качестве примера были «кричалки» Винни-Пуха. Игра в поэта, однажды начавшись, уже не прекращалась, а в возрасте десяти лет я вдруг впервые написал стихотворение, претендующее на нечто большее. Называлось оно «Остров погибших кораблей», по мотивам романа Александра Беляева; вскоре я придумал к этому тексту и музыку, позднее использованную в песне «Мазохисткий сентябрь». На зимних каникулах в Йошкар-Оле я сочинил вторую песню — «Солнце встаёт» (о лыжных походах). Обе мелодии получились настолько удачно, что через тридцать лет их включила в свой репертуар певица Владислава Рукавишникова.
Конечно, я не подозревал, что музыка может нести какой-то протест. Безопасный для власти формат эстрады был не так уж и плох, и я впитывал любые песни. Правда, советское телевидение конца восьмидесятых ещё не было таким масштабным, каким стало российское ТВ спустя всего несколько лет — в большинстве городов страны можно было увидеть два-три, максимум четыре телеканала. Об отдельном музыкальном потоке типа MTV, было и подумать невозможно, однако в девяностых годах утреннее и часть дневного времени на третьем городском потоке вещания плотно занял канал 2х2, крутивший небольшое количество очень качественной западной музыки (Blur, Soft Cell, Camouflage, Сьюзен Вега и др.). Но до этого нужно было ещё дожить, а пока приходилось довольствоваться одной-единственной музыкальной программой «Утренняя почта», выходившей каждое воскресное утро. Как позднее вспоминал ведущий Юрий Николаев, зрительские заявки, по которым строилась передача, включали одни и те же имена — Аллу Пугачёву, Софию Ротару, Иосифа Кобзона, Юрия Антонова. Режиссёры старались разбавить эти сливки чем-нибудь новым, иногда выводя в телеэфир настоящие хиты. В 1985 году, когда я стал постоянным зрителем передачи, мне было семь лет. Для детей младшего школьного возраста, любивших музыку, это был едва ли не единственный источник аудиовизуальной информации.
К этому времени благодаря таким «экспортным» мероприятиям, как фестиваль в Юрмале, бит-музыка прочно встроилась в советский истеблишмент, поэтому эстетического конфликта не было — попсовая блондинка Лайма Вайкуле с фальшивым балтийским акцентом задорно свинговала в своём хите «Ещё не вечер», а, с другой стороны, бит-квартет «Секрет» с видимым наслаждением лупил рок-н-ролл в музыкальном фильме «Как стать звездой». Правда, на экран по понятным причинам почти не попадала настоящая андеграундная музыка, которую позже назовут «русским роком». Герои ТВ около-рокерского происхождения — Владимир Кузьмин, Крис Кельми или Виктор Салтыков — демонстрировали обществу свои взъерошенные причёски, но угрозу представляли не большую, чем Алла Пугачёва.
Едва ли не единственным исключением из правил стал выпуск передачи «Музыкальный ринг», в котором Борис Гребенщиков изображал из себя эдакого панк-клоуна, шокирующего домохозяек. К сожалению, в те годы эту передачу я не видел. Зато в программе «Утренняя почта» проскочила песня «Аквариума» «Сны». В кадре бородатые музыканты играли на каких-то огромных виолончелях и флейтах среди осенней листвы. Название группы указано не было, но песня меня настолько поразила, что я выучил мелодию с первого же прослушивания. К сожалению, этого было мало, чтобы выяснить её происхождение. Разгадка была найдена только через восемь лет, когда, поставив на «вертушку» диск «Аквариума», я внезапно услышал мотив, так поразивший меня в детстве. Трудно передать охватившее меня в тот момент счастье узнавания. Ещё в «Утренней почте» были показаны клипы рок-групп «Авиа» («Я не люблю тебя») и «Дети» («Всё, я сказал»), которые запомнились благодаря эпатажу.
Что же касается передачи «Музыкальный ринг», я думаю, это было довольно жестокое ток-шоу. Лучше всех мне запомнился выпуск, в котором прекрасный советский композитор Давид Тухманов рубился с Игорем Корнелюком, писавшим слащавые попсовые песенки. Передача казалась смотром достижений Тухманова, раскрывавшимся то в одной, то в другой ипостаси, от легкомысленных песен вагантов до мощных романтических баллад и патриотического гимна «День победы». Казалось, что шансы молодого шансонье перед искрящимся талантом Тухманова невелики, но советские обыватели рассудили иначе, и с небольшим отрывом победил Игорь Корнелюк. Это была не укладывающаяся в голове несправедливость, неизбежно наталкивающая на мысль, что для такой убогой публики и петь-то незачем.
Я до сих пор не могу понять, что было не так в этой добропорядочной и довольно качественной советской попсе, почему она сдалась без боя. Признаки упадка стали приходить как-то очень постепенно. Ещё в середине восьмидесятых хиты Валентины Легкоступовой «Ягода-малина» и «На теплоходе музыка играет» цепляли осмысленностью и искренностью. Довольно ровный уровень качества показывали музыканты, начинавшие карьеру в советских ВИА — особенно Александр Буйнов и Алексей Глызин. Первый советский англоязычный боевик Валерия Леонтьева «Black sea and girls», получившийся на удивление безвкусным, казался случайным провалом, но появившиеся вскоре незамысловатые песенки группы «Мираж» звучали уже совсем халтурно. Кто мог знать, что дальше всё будет намного хуже, а хит «Миража» «Музыка нас связала» останется в памяти подростков как гимн освобождения от родительского непонимания?
Как ни странно, убила привычную систему координат модная в то время тема умирания красоты. После появления в «Утренней почте» совершенно несоветской металлической группы «Чёрный кофе» с безобидной рок-балладой «Листья» (или одновременно с ней, сейчас уже трудно вспомнить), тему попытался раскрыть поп-певец Михаил Муромов. Увы, пафос песни «Яблоки на снегу», оставшийся на совести поэта Андрея Дементьева, был настолько неубедительным, что композиция вызвала шквал пародий — однако, что-то вызывающее ощущение недосказанности оставалось. Всё рухнуло буквально за одно утро: в очередном выпуске «Утренней почты» стране показали песню группы «Ласковый май» «Белые розы». Это было разрушительнее атомной бомбы. Песня про выброшенные на улицу цветы сопровождалась недвусмысленной социальной метафорой: молодой певец, наряженный по моде европейских поп-звёзд, провёл почти два года в интернате, будучи по сути сам выброшенным на улицу цветком, и никакие недочёты аранжировки с исполнением не могли быть сильнее этой ошеломляющей правды жизни, в столь нетривиальной форме прорвавшейся на советское телевидение. Это, наверное, и стало приговором советской эстрадной музыке. Нежный мальчик Юра Шатунов бесповоротно захватил пространство и мог делать со слушателями, что хотел. Впрочем, в его арсенале не было ничего, кроме песен о любви, и мгновенно народившиеся клоны молодого певца тут же расхватали его фирменные приёмы. Эфир мгновенно стал переполнен не только «Белыми розами», но и «Жёлтыми тюльпанами», «Розовыми розами» и тому прочей ерундой. Где-то в подсознании, правда, закрадывалась мысль, что питомец детского дома выглядит как-то чересчур гламурно для своей непростой судьбы, но Шатунов вёл себя прилично и выдавал рабоче-крестьянское происхождение лишь немосковским выговором. Гопницкие повадки почти не были заметны в Шатунове даже в 2009 году, когда повзрослевший, но не растерявший формы он решил возобновить карьеру, чтобы на волне интереса к ретро заработать ещё немного.
Дитя оренбургских интернатов не только создал убийственный для советской страны, якобы самой благополучной в мире, образ социальной жертвы, он разбудил сексуальность в новом поколении советских подростков. Вопрос, как это могли разрешить, хотя прежде много лет успешно запрещали, мне кажется, риторическим — с этим просто-напросто вдруг перестали справляться. Страну оккупировали малолетние девочки, чувствующие странные, волнующие ощущения между ног — более желанный приход, чем от алкоголя и наркотиков, но, конечно, не исключающий совмещения всех этих удовольствий. И дело было не в плакатах Шатунова над девичьей постелью, не в приводящем в ужас макияже и кошмарных шмотках — дело в том, что советская власть и вообще мир взрослых стал для этих крошек как-то не важен. Что же касается мальчиков, то в их жизни, проходящей от одной драки на дискотеке до другой драки, поменялось немногое. Ну, может, разве что, увеличилось количество ранних браков по залёту, но смотреть статистику, чтобы подтвердить или опровергнуть это предположение, честно говоря, мне лень.
