Понятие квартирного концерта для нас, естественно, восходило к легендам восьмидесятых. Никто из нашей компании никогда не был ни на одном таком сейшене. Мы решили все делать по наитию и в результате через некоторое время сколотили довольно стабильную компанию музыкантов и слушателей (10-15 человек, иногда больше), которых водили с квартиры на квартиру, когда там не было родителей. Остановка у нас была самая неформальная и непосредственная — мы покупали пиво, в программу мог вписаться любой желающий с какими угодно песнями. Обязательными номерами программы оставались лишь я и Митя Лихачёв.
За лето 1994 года мы провели около десяти таких сейшенов, приглашая людей, проявивших к нам хоть какую-то симпатию на Арбате. Туда меня влекло обилие нового народа и отсутствие замкнутого круга знакомых: я знал, что это прибавит нам единомышленников, да и нас самих изменит. Так оно и вышло. Наша компания постоянно менялась и увеличивалась за счет наиболее ярких и творческих представителей тусовки.
Один из таких сейшенов проводился на Бескудниковском бульваре, в старом хрущовском доме № 52. С хозяйкой квартиры, художницей Викой, я познакомился в первые же пять минут пребывания на Стене Цоя — и пропал сразу же, мгновенно и бесповоротно. На первый сейшн у Лихачёва она приехала с подружкой Наташей. Девушки пели в два голоса Янку Дягилеву и «Белую гвардию», очаровывая всех. Они обе вели бурный тусовочный образ жизни, найти их по телефону было непростым делом. Оставалось шляться по улицам, надеясь встретить девушек случайно.
Вика была меня старше всего-то на несколько месяцев. Ей было уже шестнадцать (а не пятнадцать, как мне), и она казалась гораздо более взрослой. У хиппи было принято целоваться при встрече и прощании, что для меня было ново и смело — от её прикосновений я просто сходил с ума. Я таскался за Викой целыми днями, пил пиво, наблюдал за курящими траву и глотающими таблетки панками, стеснялся и не мог связать двух слов. Когда она предложила провести у себя квартирный сейшн в отсутствие мамы и сестры Камилы, мы с Лихачёвым страшно обрадовались и назвали целую толпу друзей. Там Вика показала главную свою художественную работу — обычную шестиструнную гитару, украшенную портретом Виктора Цоя. Сама она не умела играть, но это ей и не требовалось: музыка и так окружала её со всех сторон.
Стена Цоя, о которой я говорил ранее, вероятно, известна всем, кто хоть раз бывал на Арбате. Создана она была, по преданию, в 1990 году, сразу после смерти Цоя. Это было стихийное место сбора для всех, кто хотел высказать скорбь. Обшарпанную кирпичную стену какого-то хозблока, используемую для нанесения многочисленных граффити, часто пытались закрасить, но надписи возникали снова; впоследствии свои стены Цоя появились и в других городах. Вскоре у московской Стены Цоя собралась хорошо организованная группа «киноманов», проводящая там круглые сутки. Большинству из них в силу различных жизненных причин было просто некуда пойти, но если к концу девяностых тамошний контингент состоял исключительно из алкоголиков, стреляющих деньги, то в 1994 году число маргиналов было незначительным. Порядок обеспечивала небольшая группа лидеров во главе с неким Артёмом из Челябинска, пытавшимся сохранить традиции Стены Цоя в первозданном виде.
Ко времени моего появления у Стены Цоя пели и «ДДТ», и «Зоопарк», и «Аквариум» — ранее дозволялись только песни «Кино». Огромным достоинством Стены Цоя было то, что к ней спокойно подходили любые люди, неравнодушные к русскому року, и подпевали тем ребятам, у которых в тот момент в руках оказывалась гитара. Никакой субкультурный или социальный статус здесь не учитывался. Чтобы быть ближе к слушателям, я всегда выбирал одно и то же место на бордюре, около магазина «Арбатские самоцветы». Кроме того, тусовка облюбовала трубу теплотрассы, проходящую за забором возле стены Цоя. Зимой там было уютно, но от стекловаты постоянно зудели руки.
Сейчас, я думаю, что если бы потребовалось суммировать наши убеждения в нескольких строках, я выбрал бы не свою песню, не Цоя и не Лихачёва, а Дмитрия Турчанина из группы «Алоэ» («Если б была война»):
Сигарета об стену — каскад огня.
Миг, и всё — вот моя жизнь!
Мне ни больно, ни радостно — просто никак,
И с чего ты взяла, что это всё о любви?
Кстати, с тогдашним арбатским репертуаром был связан забавный случай. Через много лет я встретил в метро девушку по прозвищу Элен, с которой общался тем летом. «Помню-помню, ты лучше всех пел у Стены Майка Науменко», — сказала она, и я крепко удивился: память сохранила только то, что я пел собственные песни.
Правда, жизнь у Стены была сопряжена со своеобразными особенностями. «Олдовые» (иначе говоря, давно тусующиеся и авторитетные) «киноманы» частенько вступали в конфликты с криминальными тусовками, и тогда у Стены Цоя происходили массовые столкновения. В одну из сравнительно небольших стычек однажды попал и я, получив кулаком по очкам, что стоило Мите Лихачёву стипендии, истраченной на такси до института Склифосовского, а мне — не сходившего ещё лет десять шрама под глазом. Несмотря на атмосферу взаимовыручки и братства, которую в 2007 году я описал в рассказе «Шов», посвящённом моим товарищам, я тяготился агрессивной атмосферой и к середине лета перебрался на соседнюю тусовку к магазину «Бублики», где собирались гораздо более мне близкие по эстетике хиппи.
Сейчас мне трудно припомнить, на что мы тратили такое бешеное количество времени (а ведь я ездил на Арбат каждый день!). Помню, мы сидели на неудобном ограждении вокруг кафе «Баскин Роббинс», курили, обсуждали музыку шестидесятых, пели песни. Так, однажды, исполняя какую-то матерную пародию на группу «Чайф», прямо от порога «Бубликов» я впервые попал в милицию. В качестве акции протеста мои друзья во главе с андеграундной музыканткой Тикки Шельен, ставшей в результате моей хорошей подругой, организовали небольшой оркестрик, исполняя песни «Сектора Газа» напротив входа в 5-ое отделение. Помню, Лихачёв рассказывал об этой акции следующим образом: «Паршивая вещь резиновая дубинка, ты от неё закрываешься локтем, а она перегибается и бьёт тебя по голове!..» В конечном счёте, меня, как несовершеннолетнего, передали с рук на руки отцу, что стоило мне бурного домашнего скандала.
Иногда тусовщики устраивали какую-нибудь спонтанно придуманную авантюру. Так, однажды придя на Арбат, я ещё издали заметил человек двадцать хиппи, сидящих возле неподвижно распростёртой на земле тусовщицы по прозвищу Ребёнок. У её изголовья тусовщик по имени Иван Шизофреник размахивал руками, изображая какой-то обряд; некоторые девушки пытались симулировать оплакивание усопшей. «Что такое?» — спросил я. «Ребёнок умерла», — с серьёзным видом ответил сидящий рядом хиппи. «Надо её хоронить», — предложил кто-то. Девушку подняли на руки и понесли по Арбату, собирая за собой толпу любопытных. Чтобы усугубить ажиотаж, я вместе с какими-то ребятами подбегал к прохожим и с сияющей улыбкой предлагал: «Здравствуйте! Разрешите пригласить Вас на похороны!» Ответы мы получали, разумеется, самые разнообразные, но в основном люди неохотно поддерживали игру. Когда хоронить Ребёнка нам надоело, девушку принесли снова к «Бубликам». «Ребёнок, воскресни!» — торжественно воскликнул Иван. Девушка не реагировала: быть мёртвой ей явно нравилось. Однако логика требовала окончания игры, и «воскрешение» всё-таки состоялось. «Ну, как оно там, на небесах?» — сквозь смех интересовались у Ребёнка участники игры.
Каждый день приносил новые знакомства. Чаще всего, они не имели продолжения, но встретив на Арбате человека больше, чем один раз, мы стремились отыскать его ещё и всегда просили координаты — хоть и не были уверены в продолжении знакомства. В 1995 году, помню, в тусовке прославилась Ирина Истратова по прозвищу «Леди Джейн», обладавшая телефонными номерами нескольких сотен, если не тысяч, людей. Если нужно было кого-нибудь отыскать (повод обычно был не серьёзнее, чем вопрос «ты будешь сегодня на Арбате?»), все обращались к Ире, как в справочную службу.
Как ни странно, я отчётливо помню тематику многих тогдашних разговоров. В основном, конечно, разговаривали о других тусовщиках — кто куда пошёл, что с кем произошло. Постепенно малознакомые люди благодаря таким рассказам могли показаться очень близкими — так словно из этих разговоров писался роман с десятком другим литературных персонажей, с каждым из которых можно было в любой момент столкнуться вживую. Если же тусовщики говорили о себе не в общем, а в личностном контексте, то самой популярной была тема Прошлого и Судьбы. Практически у всех были за спиной какие-то субъективно важные, одним им понятные воспоминания, в которых можно было прочесть символику будущего, ну а поскольку эти знаковые события чаще всего были насквозь трагическими, то и будущее рисовалось исключительно в чёрном цвете. До сих пор не могу понять, чего было больше в этой депрессивности пополам с бытовым мистицизмом — возраста, субкультуры или времени, в котором мы жили. Вероятно, всё же во многом был виновна именно специфика тусовки, ибо и два десятка лет спустя можно было легко встретить околохипповскую публику возрастом от двадцати до сорока, делящуюся друг с другом страданиями прошлого и предчувствием трагедий будущего. Что касается музыки, литературы и других видов искусства, эстетика которых, вроде как, нас объединяла, то их обсуждали редко, только если они создавались непосредственно в этой же тусовке. Поэтому, к примеру, часто можно было услышать разговор о московских андеграундных музыкантах, гораздо реже о Борисе Гребенщикове, и почти никогда о каких-нибудь «Jefferson Airplane». Эта черта сохранилась и по сей день — разве что Ольгу Арефьеву и Раду Анчевскую сменили новые герои тусовки.
Мои руки вскоре по локоть стали украшены фенечками — простенькими бисерными браслетами, которые хиппи дарят друг другу в знак дружбы. Фенечки были особой историей. Каждый цвет символизировал собой что-то значимое: красный — любовь, белый — свободу. Позднее продвинутые тусовщики познакомили меня с культурологическими исследованиями Татьяны Щепанской, которая считала, что хиппи унаследовали народные этнические толкования цветов, но, по-моему, они брали эту символику из городского культурного фона. Первую фенечку — совсем простенькую, из белого бисера, мне подарила Вика Аллахвердиева. Помню, что это был довольно качественный бисер, а вообще часто можно было встретить грубый, крупный «лыжный» бисер, фенечки из которого быстро выцветали.
Ещё у меня вскоре появилось сразу несколько названных братьев и сестёр. Перекрещиваясь с другими арбатскими братаниями, хиппи создавали сложные «родственные» связи, что было предметом постоянного обсуждения и интереса. Как сейчас помню возглас одной из тусовщиц: «Никто не хочет стать моим девятнадцатым мужем?».
Со временем сменилось не одно поколение этих ребят. Многих участников тех давних событий я регулярно встречаю до сих пор, и они существенно не поменялись. Дэн Назгул (Денис Полковников) — музыкант. Лёша Коростыль (Колотенков) — художник. Витя Мотылёк был одним из создателей хипповского фестиваля «Чаща всего», а теперь живёт в Израиле. Маша Смолл (Попова) — поэтесса и журналистка, в 2023 году возглавила секцию поэзии Московского союза литераторов. Ирина Шостаковская — поэтесса. Илья Розовый Слон (Сайтанов) — по-прежнему музыкант, но теперь израильский. Андрей Плюш был какое-то время владельцем клуба «Дождь-мажор». Оля Ёжик (Петрусенко), Лия Рубштейн, Оля Вейси (Удальцова), Катя Стрекоза обзавелись детьми, но не перестали тусоваться. О Нурвен, Вие и Саше Джуд здесь будет написано написано более подробно.
Постепенно оставили тусовку Вадим Старки, Катя Джа, Николя Нидворя (Пирожков), Варя Варда (Кротова), Надя Морин, Миша Валар, Кирилл Скай, Миша Майк (Плешаков), Паша Ясень, Дима Солдат, Андрей Вампир, Андрей Карлсон, Йохайды, Наташа Ребёнок и другие. Давно ничего не слышно и об Иване Шизофренике. Есть несколько человек, которых я хорошо помню, но не хочу упоминать имён. Ещё человек 10-15 я наверняка узнал бы при встрече, но не имею о них никакой информации.
На этом фоне выделялось несколько персонажей, которые казались в 1994 году вполне миролюбивыми хиппи, но впоследствии полностью распрощались со своим миролюбием. Некто Илья Леголас подался в правые активисты, отсидел в тюрьме. Лорд и Дмитрий Ольшанский стали кремлёвскими пропагандистами. Социалист и сторонник свободной любви Арви Хакер сочинял противоречивые тексты, совмещающие антисемитизм, сталинизм и антигосударственные призывы, пока летом 2024 года не сел за них за решётку (впрочем, Илья оставался безобидным чудиком, и его было жаль). Ну и особняком стоит история Яна Мавлевича, который совершил несколько убийств. По прошествии времени я убеждён в том, что это было не случайно. Люди приходили в арбатскую тусовку не от хорошей жизни и становились лёгкой добычей для властных агрессивных личностей. Думаю, нам повезло, что мы интересовались только музыкой и не искали личных отношений с людьми. Мы видели много жертв, но не стали жертвами. Мы просто пели для них.