Подтвердив перед всеми репутацию безбашенного отморозка, я тут же заскучал и после возвращения в Москву попросил Надю Волкович взять меня с собой в школу-студию «Остров», где она занималась авторской песней, чтобы я мог там хоть с кем-нибудь пообщаться. К моему немалому удивлению, она не испугалась и ответила согласием.

Я помню «Остров» довольно смутно и эпизодически — в основном потому, что мы там постоянно пили, а нас оттуда постоянно прогоняли. Но каждый раз, когда я выхожу из метро «Киевская» на Большую Дорогомиловскую улицу, что-то меня заставляет задуматься и вспомнить эти недолгие три месяца.

Попытка прибиться к КСП с моей стороны была полным безумием. Благодаря традициям своей школы я хорошо себе представлял субкультуру авторской песни и ненавидел её с детства. Ничто не выводило меня из себя так, как «чьё-то вечное ля-минорное» в песнях, которые «писал музыкант, выдающийся среди лыжников и геологов» (Александр Карпов, «Рок-н-ролльщик в гостях у КСП-шников»). Я надеялся лишь на то, что с помощью такого хорошего товарища, как Надя, я смогу посмотреть на авторскую песню с другой стороны.

Занятия в школе-студии, созданной специально для обучения начинающих авторов-исполнителей, проводились в форме семинаров. После того, как очередное молодое дарование исполняло свою песню, её разбирали мэтры — лауреат Грушинского фестиваля Дмитрий Дихтер и Михаил Бутов (позднее он стал работать заместителем главного редактора в литературном журнале «Новый мир»). Критерии оценки базировались исключительно на принятых традициях КСП и особенно на творчестве модного в этой среде Владимира Ланцберга, чьи песни я так и не полюбил, несмотря на личное знакомство в 2002 году и дальнейшее довольно активное общение. К рок-поэзии, как и везде в КСП, здесь относились с большим предубеждением. Этим людям (по крайней мере, Дихтеру) было невозможно объяснить, зачем нужны нервный и непоследовательный Башлачёв, оскорбительно непонятный Гребенщиков, агрессивный Летов, когда в авторской песне есть такое количество гармоничных и приглаженных «образцов». В то же время, большинство учеников Дихтера, включая Надю, прямо-таки боготворили своего учителя, что, конечно, было следствием его личного обаяния и харизмы. В этом явлении, хорошо мне знакомом до дедовой школе, меня ничего не удивляло, и я демонстративно его игнорировал.

Со временем Дихтер и компания меня здорово невзлюбили. Я регулярно приезжал на занятия в школу-студию, демонстративно отказываясь в неё поступать, что выразилось бы в оплате занятий — мне с лихвой хватило 19-го таксопарка и дома пионеров в Кузьминках. Вместо этого я предпочитал просто общаться с отдельными разумными посетителями школы-студии, обильно употребляя на лестнице алкогольные напитки. Признаюсь, с того времени лишь одно название бренди «Слнчев бряг» меня вгоняет в ужас: первый же визит в «Остров» закончился тем, что меня довезли до дома в бессознательном состоянии.

Кроме нас, в школе-студии постоянно тусовались начинающие авторы песен, чьи имена моя память не сохранила. В то время я очень трепетно относился к самому факту творчества, и мне казалось, что это были очень милые люди, но на самом деле они ничего собой не представляли — кроме Татьяны Королёвой, уже очень скоро ставшей заметной исполнительницей (впрочем, и тогда в её перспективах никто не сомневался), и Мити Лихачёва, стремившегося собрать свою группу. Мне очень хотелось себя попробовать в игре на соло-гитаре, и я стал репетировать с Митей.

Лихачёв был на два года старше меня и со временем стал, пожалуй, самым близким моим другом. В то время он был, наверное, самым нерадивым студентом факультета теоретической и прикладной лингвистики РГГУ. При поступлении ему не хватило баллов на отделение китайского языка, и он решил довольствоваться корейским, но учиться оказалось лень. В результате, чтобы не вылететь из вуза, он был вынужден перевестись на отделение испанского. Не думаю, что к окончанию вуза он сносно знал хотя бы один из этих языков, хотя владел в какой-то степени английским и немецким, которые прежде изучал в лицее. Митя с детства занимался единоборствами, придерживаясь, соответственно, взглядов, проповедуемых восточной философией. И хотя песни его, на первый взгляд, не имели ничего общего с востоком, тема борьбы, противостояния в них была очень заметна. Словосочетание «быть первым» как символ победы в поединке с окружающей действительностью в Митиных песнях употреблялось чрезвычайно часто. Лихачёв озадачивал слушателей туманными пугающими текстами с названиями типа «Несвобода», «Ты — один из всех» и т.д. Почти всем им сопутствовал мрачный урбанистический фон. Тексты были, конечно, сильной стороной Митиного творчества, но музыка при этом ничем особенным не отличалась от мэйнстрима КСП, а потому сильно зависела от аранжировки. И когда я постарался сыграть ее пожёстче, это добавило песням Лихачёва определенной остроты.

Проводя вместе время раз в неделю, мы получали энергетическую подпитку от ощущения общности. Основной темой нашего творчества в конце 1993 — начале 1994 года было ощущение агрессии со стороны общества. Я писал пачками прямолинейные агитки с обилием крови. Таня Королёва нашла спасение в роли наивного подростка, не брезгуя, впрочем, время от времени блистательными пропагандистскими стилизациями (мне запомнилась её строка «Нам всегда открыты двери на стадионы и в застенки»). Одной из лучших её тогдашних песен была «Проклятая земля», которую спустя тридцать с лишним лет записал ансамбль «Сад Мандельштама»:

Здесь в июле метёт метель,
Делай зло – будешь знаменит,
Здесь не любят чужих людей,
Здесь не терпят ничьих молитв.

О-о-о, проклятая земля.

Где положишь – там не возьмёшь,
Люди злы и недалеки,
Ждут от жизни кровавых ран
И стреляются от тоски.

О-о-о, проклятая земля.

Здесь померкло светило вдруг,
И покинул народ страну,
Лишь остались среди руин
Обречённые на войну.

О-о-о, проклятая земля.

Кроме нас, в школе-студии постоянно тусовались начинающие авторы песен, чьи имена моя память не сохранила. В то время я очень трепетно относился к самому факту творчества, и мне казалось, что это были очень милые люди, но на самом деле они ничего собой не представляли — кроме Лихачёва. С ним всё было понятно с первой же песни:

Капли дождя стекаются в лужу на деревянном полу,
Надо опять собрать все силы, своё упрямо твердя,
Но здесь все говорят слово «должен» вместо слова «люблю»,
И здесь никто не будет рад окончанью дождя.
Здесь плита на кухне как хранитель огня,
Да мокнет под дождём пустой троллейбусный круг,
И я притворяюсь, что я уже понял всё, что мог понять,
А мы — мы здесь играем в свою игру,
Но это только кино на экране дождя,
Только кино на экране дождя…

То, что у нас вышло в результате совместного творчества с Митей, поначалу не получило ни названия, ни формата, ни стабильного набора песен. Лихачёв исполнял свой репертуар с моими проигрышами на гитаре; я пел и играл один — Митя годился исключительно на роль лидера, быть вторым в случае необходимости у него выходило хуже, чем у меня. «Выхинские битники», кроме недолго тусовавшегося с нами Саши Елагина, не пожелали присоединиться к проекту.

5 мая 1994 года (этот день я запомнил на всю жизнь) мы с Митей Лихачёвым торжественно пришли на семинар к Дихтеру с программой Митиных песен, к которой прицепили также и два моих произведения. Мой вклад был столь мал потому, что я, хоть и прекратил тратить время на лубочные политические агитки, но из новых песен успел написать только «Домой, в другие времена», впоследствии ставшую популярной в репертуаре «Происшествия».

Задачей Дихтера была оценка наших трудов и решение о дальнейшем нашем присутствии в «Острове». Правда, к этому времени уже и Лихачёв имел мало отношения к школе, а я настолько испортил отношения с Дихтером по причине пьянства, что был объявлен персоной нон грата. Словом, наш провал был запрограммирован, даже если бы мы были гениями. Но мы сами небезосновательно считали, что достигли определённых творческих высот, и жаждали признания.

Я уже плохо помню содержание воспитательной беседы с нами. Критические замечания Дихтера сводились к тому, что мы выбрали рок-поэтику — тупиковый путь, который приведет нас к самоповтору и деградации. Мы пытались отвечать в том смысле (как я бы сейчас сформулировал), что для нас есть только собственно смысл текста или отсутствие оного, а рок-поэтика это или какая-то другая, значения не имеет. Впрочем, речь мэтра была хорошо аргументирована цитатами из наших же песен: мне Дихтер, например, сообщил, что моя песня из четырёх строк в куплете написана шестнадцатистишиями — что лично для меня никакого значения не имело. В итоге, мы были совершенно подавлены морально, хотя, казалось, чего уж было бы проще, если б Дихтер сказал сразу: «Чуваки, вы мне по формату не подходите, у меня КСП, костры-палатки-дожди, а вы валите к своим собратьям в подвалы». Ей-богу, такой ответ бы нас устроил, но он всё ещё надеялся на то, что мы будем ходить на платные занятия. Это стало окончательно ясно лишь к концу разговора, когда мы получили справедливый, но абсолютно не оригинальный совет учиться, учиться и учиться — причём, разумеется, в «Острове».

Несмотря на то, что Дихтер вряд ли мог нам что-то дать, случившееся было истолковано нами как крушение всех надежд. Выйдя из школы-студии, мы купили пива и побрели куда глаза глядят: прошли Киевский вокзал, Бородинский мост, Белый Дом, Смоленскую-Сенную, вышли на Старый Арбат. Когда мы проходили у Стены Цоя, какой-то киноман стрельнул у нас сигарету, и тут оказалось, что в мире, оказывается, есть люди. Тогда мы достали гитары, сели на асфальт и начали с остервенением петь в окружающее пространство только что разгромленный Дихтером репертуар.

Отовсюду стали подходить неформально одетые подростки, о существовании которых я ещё пять минут назад не подозревал. «Это же наши слушатели! Надо устроить для них квартирник!» — родилась мысль, и мы стали беспорядочно знакомиться с окружающими нас людьми. Через три дня мы собрали первый квартирный концерт у Лихачёва, на котором выступили мы с Митей и Саша Елагин. Потом этих квартирников было великое множество…

После смерти Дихтера в 2007 году я узнал, что потом его из этого помещения выжали какие-то предприниматели. И хотя его, конечно, в чём-то жаль, всё-таки я чувствую, что это немного не наше дело. Мы себя нашли на Старом Арбате среди наших братьев и сестёр — по сути, таких же отморозков, как и мы. Дихтер же свой путь выбрал куда как раньше — КСП, костры-палатки-дожди. Так что всё получилось к обоюдной пользе, я считаю. Тем более что денег на семинары у нас всё равно не было.