Лёня Ваккер покинул тридцать девятую школу примерно в то время, когда я собрал «Эйфорию». В театральном лицее дела у него шли гораздо лучше, хотя и там он постоянно выяснял отношения с харизматичным амбициозным одноклассником Ваней Литвиновым, который, в отличие от Лёни, позже всё-таки сделал актёрскую карьеру. Кто-то про них, помню, пошутил: «Маленький Лёня нашёл в поле мину — больше его не обидит Литвинов».

Пока мы музицировали с Виталием, Лёня решил сколотить собственную группу, идея которой наметилась в октябре 1992 года, на праздновании его 14-летия (возраст более чем скромный — но мы оба, как уже говорилось, начали очень рано). Факт этот был тем поразительней, что Лёня ни на чём не умел играть, пел принципиально мимо нот и ритма, а стихи его были прямо-таки вопиюще убоги — как с точки зрения ритма и рифмы, так и смысла. Энергия же, которая пёрла из моего друга, и природная харизма создавали пародийный эффект, делая комичной любую тему, за которую брался Лёня — а писал он, в основном, любовную лирику и патриотические агитки, навеянные граждански мыслящей попсой типа Малинина или Газманова. Ухватив эту особенность, я стал сопровождать Лёнины творения минималистской атональной музыкой и панковскими воплями.

Название группа получила совершенно безумное — «Ордена Московского Метрополитена и Большой Шоколадной Медали фабрики «Красный Октябрь» вокально-инструментальный театр имени Двадцатого Решения КПСС и Л. И. Брежнева «Москва, москвичи и гости столицы». Также употреблялись краткие названия «Москва и москвичи» или даже «M&ms». Сохранилось оригинальное интро нашего совместного домашнего альбома. Лёнино патриотическое стихотворение «Русская земля» было таким ужасным, что он сам посмеивался, читая его. Виталий Феоктистов предложил после него вставить мелодию из фильма «Элен и ребята», в чём не было ни малейшей логики. По записи слышно, что оттянулись мы на славу.

Театральная составляющая поначалу выражалась лишь в том, что Лёня Ваккер мог часами стоять на постаменте возле нашего муниципалитета, мимически изображая всех известных политических лидеров попеременно. Иногда мы устраивали «хэппенинги»: приглашали в гости каких-нибудь безобидных ребят, вроде моей сестры, и устраивали продолжительное кривляние с фотоаппаратом. Каждое такое выступление имело своё название — «Сидели мы в кустах» или «Ногами вперед в загробное царство с гитарой и цветами». Сохранились отрывки из Лёниных постановок «Резюме» и «Жизнь продолжается… еда!»: «1) «Интересно, где это они взяли бюст Ленина, который стоит у них на синтезаторе?… Впрочем, помолчу пока об этом — до первой революции, потом до второй, а потом — посмотрим, кто победит». 2) «Вы хоть что-нибудь хотите знать, кроме музыки?» — «Как же ответить на этот вопрос?… даже и не знаю… а, знаю! Но это я приберегу для следующего резюме». 3) «На третий день Коля скончался, и мы отпивали его на кладбище из большой алюминиевой кружки». 4) «Они неприятно ели». 5) «Жизнь прекрасна, особенно за обедом». Своё творческое кредо Лёня формулировал так: «Я дуриться люблю, я дурак по натуре», что, впрочем, не мешало ему оставаться, как и прежде, добрым и романтичным парнишкой.

К сожалению, Лёня относился к этому проекту довольно безответственно. Репетиции были редкостью, выступлений не было в принципе, но было две попытки домашней записи. В мае 1995 года уехал на постоянное место жительства в Германию, что, хотя и затруднило, но не прекратило наше дальнейшее общение. Впоследствии Лёня жил в Бремене, получил профессию экономиста, перебрался в Берлин, где пытался сделать политическую карьеру — кажется, без особого успеха — и в конце концов стал торговать недвижимостью, как и многие другие иммигранты.

Наши соавторские произведения были абсолютно детскими и их невозможно как-либо использовать. Некоторые песни я записал для проекта «Добрый вечер, Москва!» (2001), где мне удалось создать подходящий контекст — выступление на радио неправдоподобно качественно играющей на музыкальных инструментах школьной группы, что, разумеется, пародировало наши амбиции 1991-1992 годов. Но самый глубокий след в моей памяти оставили не песни, а, как ни удивительно для таких интеллигентных детей, как мы, наше хулиганское поведение.

К середине десятого класса мои одноклассники освоили творчество Александра Лаэртского, и теперь мы вместе орали песни на переменах. Иногда я вставлял в эту «концертную программу» свои собственные песни, научившись пробуждать в слушателях какие-то чувства — грусть или смех, в зависимости от ситуации. Второе, впрочем, получалось лучше, и у меня постепенно появился ряд песен, призванных смешить людей («Моё имя Сергей Есенин» и другие). Самым безотказными художественными средствами были безудержное хулиганство и матерщина: только они были способны объединить моих слушателей.

Оставшиеся в меньшинстве гопники, в конце концов, подобрели и стали проявлять некое подобие уважения. Однажды на уроке я, например, получил следующее вполне добродушное послание: «Дорогой Алексей! Пишут тебе твои самые заклятые враги ПО УБЕЖДЕНИЮ. Мы тебе в натуре говорим, что ты бл…дский лох и чмырь и вообще ты говнюк. А вообще у нас всё хорошо. Мы тебе желаем поскорее постричься и вступить в наши ряды». Кстати, на уроке английского языка автор этого текста умудрился прочитать слово «carbohydrates» как «карбо-хер-сратос», а потом мы вместе отправили такую же глупую записку нашему другу Олегу Соболю: «Oleg Sobol was born at 1978. He did well at school, but became lazier from year to year. He had to work at the factory AZLK, but once was beaten by hopnics. So he took honorea and than he died. This true story was made by A. Karakovski». Ответ был вполне адекватный и остроумный: «Утверждаю с поправкой. I NEVER DID WELL AT SCHOOL! Oleg Sobol».

В январе 1994 года наша классная руководительница решила свозить нас в Тарханы — дом-музей Лермонтова, находящийся в глубинке Пензенской области. Организовал эту поездку Лёня Ваккер, неоднократно там бывавший ранее и бывший в курсе всех нюансов. Пафосное его настроение передалось нашим учителям, но ребята ехали с расчётом погулять и выпить. Как ни странно, в конечном счёте именно Лёня довёл ситуацию до оглушительного скандала.

В хипповской среде людей, собравшихся вместе с единственной целью совместного распития алкоголя, называют «дринч-командой». Наша дринч-команда состояла из меня, Нади Волкович, Виталия Феоктистова и непьющего Лёни Ваккера. Остальные участники поездки распределились по своим компаниям, позвякивая бутылками в течение всей ночи до Пензы и далее автобусом до Тархан. Виталию я не очень доверял, и потому общался больше всех с Надей. Главной нашей интригой (разумеется, от скуки) было споить непьющего Лёню. Роль змея-искусителя предстояло сыграть Наде, единственной обладательнице одноместного номера.

Это был первый день в моей жизни, когда водка пилась как вода, а закуска считалась буржуазным излишеством. «Это сладенькое», — с завлекательной улыбкой произнесла Надя, протягивая Лёне стакан жуткого кокосового ликёра, обильно разбавленного водкой. «Только пей залпом, легче пойдёт», — увещевал я. «За Россию!» — произнёс Лёня и гусарским жестом осушил стакан. Так наша провокация была осуществлена. Удивившись психотропному действию алкоголя, Лёня флегматично поблагодарил всех за компанию и вышел из комнаты.

Вскоре к Наде с плановой проверкой нравственности и чистоты ворвалась наша классная руководительница. В этот момент там находились Феоктистов и наш одноклассник Саша. Чтобы спастись от разоблачения, Надя успела убрать бутылку под стол, а парни, не раздумывая, прыгнули с балкона второго этажа. Выбравшись из огромного сугроба, в который их забросила судьба, они помчались в разные стороны: Саша обратно в корпус, а Феоктистов после долгих блужданий попал в подсобку к местному электрику по имени Шурик, с которым продолжил пьянку.

В полночь всех, кто ещё не спал, согнали в зал для воспитательной беседы. Особенно досталось, разумеется, Виталию Феоктистову — репутация ботана его не спасла. Надю так и не удалось обвинить в чём-то определённом (тем более, что пили все и везде). Пьяный Лёня пытался защищать девушек от подозрений в падении нравов, а Саша Миронов глухо возмущался, что кое-кому как раз помешали осуществить это самое падение…

Следующий день был тяжким разочарованием. По дороге в музей ребята по очереди отбегали в сторонку поблевать; по рукам ходили бутылки с пивом. Все ждали окончания экскурсии, чтобы хоть немного перевести дух, но в отместку за весёлый вечер классная руководительница решила заставить нас, разбившись по 2-3 человека, состряпать по небольшой сценке, посвящённой Лермонтову — сроком к вечеру. Конечно, девочки-отличницы, некоторое количество которых в нашей компании всё-таки было, отнеслись к делу очень ответственно. Даже Надя Волкович выпуталась из тяжёлой ситуации, прочитав стихотворение Бродского и каким-то образом увязав его с Лермонтовым. Но для таких разгильдяев, как я, Лёня и Виталик, вечер памяти поэта был поистине страшным наказанием.

В конечном счёте, Виталик откололся от нашей троицы, устроив вместе с Олегом Соболем инсценировку песни Nirvana, и мы остались вдвоём. К тому времени Лёня уже точно знал, что надо делать, и мне оставалось только присоединиться к его проекту. Это должен был быть не только лучший перфоманс вокально-инструментального театра «Москва, москвичи и гости столицы», но и последний наш перфоманс. Назывался он «Зачатие, рождение и смерть Михаила Юрьевича Лермонтова» и держался, естественно, в глубокой тайне.

Перед началом литературного вечера Лёня сразу договорился, что мы будем выступать последними, а электрика Шурика попросил показать, где находится выключатель света. Моей единственной ролью было нажать на кнопку выключателя после цветастой речи Лёни о великом поэте и его нелёгкой судьбе. После того, как погас свет, Лёня включил магнитофон… Как же мы старались не ржать — шестеро парней, изображавших вокруг включённого магнитофона занятия любовью! Запись удалось осуществить только раза с четвёртого, но зато она была отлично отрежессирована: свидание Юры Лермонтова с мамой поэта получилось совершено неожиданным и было похоже на взрыв бомбы. После первой части («Зачатие») до остальных частей, написанных, правда, лишь в общих чертах, дело уже просто не дошло.

Наши учителя, вероятно, употребили в тот вечер суточную дозу валокордина. Мы в ответ продолжили беззаботный кутёж, правда, так много в нас уже не влезло. Несмотря на ужас перед возможным наказанием, мы знали, что ничем не рискуем: я был внуком директора, а Лёня к нашей школе и вовсе никакого отношения не имел. Так, в конечном счёте, и получилось.

Спустя несколько лет мы с сестрой Машей и нашим соседом-панком Женей Егоровым всё-таки записали полную версию радиоспектакля «Зачатие, рождение и смерть Михаила Юрьевича Лермонтова». Получилось намного лучше, чем в первый раз в Тарханах. Каким-то чудом оцифровка этой аудиокассеты пережила все катастрофы с жёсткими дисками, и хотя качество там не очень хорошее, думаю послушать один раз будет смешно.