Постепенно мы с Лёней начали ссориться из-за творческих разногласий. Мой друг реализовывал себя на совершенно непонятной и неблизкой мне театральной ниве, я же изнывал от невозможности сыграть свои песни и нерастраченных организаторских способностей. Иногда мне подыгрывала на пианино моя сестра Маша (мы с матерью в шутку придумали ей сценический псевдоним Мэджем Ли), и это помогало мне хотя бы психологически. Мне срочно требовался соратник-музыкант, и такой нашёлся — как ни странно, в моём классе. Звали его Виталий Феоктистов.
Человек он был своеобразный, себе на уме. Физически он был очень развит — мог подтягиваться на турнике, пока не остановят — но почти ни с кем не общался. По его мнению, основная задача музыки должна была заключаться в доведении музыканта и слушателей до оргазма — в прямом смысле этого слова. Досуг Виталия занимали мысли о мировой славе, сексе и психотропных веществах. Окончив музыкальную школу по баяну, он легко освоил гитару и был о своей игре крайне высокого мнения — впрочем, довольно заслуженно. Мне он аккомпанировал то на басу, то на соло-гитаре, то на баяне. Кроме любви к рок-н-роллу у нас с Виталием не было ничего общего, но выбирать мне было не из чего.
В середине апреля 1992 года после интенсивного обмена записками на уроке биологии мы всё-таки собрали школьную рок-группу, которая никак не могла приступить к репетициям сначала из-за плачевного состояния моего здоровья, а потом — из-за летних каникул. Название мы долго не могли придумать, пока не остановились на варианте «Эйфория», предложенном Виталием. Он аргументировал этот нейминг в примитивном бихевиористском смысле — мы даём публике стимул, а в ответ ждём от неё реакцию. Это звучало ужасно пафосно и нелепо, но мне было всё равно, как назваться — я хотел играть. К тому же, я наконец написал первую песню, которую мог самостоятельно исполнить на гитаре. Тогда же я определился и со стилем, начав писать песни в классическом блюзово-рок-н-ролльном ключе с легкомысленными юмористическими текстами — в диком количестве, по 20-30 в месяц. Пафос наших с Лёней прокламаций не был забыт, а просто отложен на некоторое время, что повлияло на качество текстов самым лучшим образом. Оставалась главная проблема — отсутствие инструментов и денег на инструменты. К счастью, с этим нам опять помогли родители.
Обычную, акустическую гитару ещё в сентябре 1990 года мне подарил дед — когда-то ему вручили её ученики, любители авторской песни, после чего она пролежала без дела и первой струны почти десять лет. Инструмент Ленинградского завода обладал среднестатистическим плоским звуком и нечеловечески жёсткими струнами — что, вероятно, и послужило источником моих проблем в обучении. «У доминант-септ-аккорда есть такая особенность: в него входят четыре ноты, и ни одна из них не звучит», — шутил я. Эту гитару я постоянно таскал с собой и однажды, году примерно в 1994-ом, так достал мать своим музицированием, что она разнесла её на куски о письменный стол прямо над моей головой (я сидел на полу рядом). Я оставил на память несколько обломков…
В августе 1992 года произошло великое событие: я уговорил отца купить мне бас-гитару «Урал», за которой он согласился поехать со мной в подмосковный городок Электросталь. Это был довольно смелый шаг с моей стороны, так как на басу я не только не умел играть, но даже не понимал смысла игры: мой убогий магнитофон обрубал низкие частоты, и партия баса была просто-напросто не слышна (позднее я читал, что Андрей Макаревич в детстве сталкивался с той же проблемой). Таким образом, наличие бас-гитары неминуемо обязывало меня найти басиста или научиться играть самому. Я выбрал самообучение, тренируясь в аккомпанементе по пластинке золотых хитов «Shocking Blue» (подключить магнитофон и гитару к проигрывателю я догадался не без помощи Виталия к середине 1992 года). В результате у меня получалось играть более-менее пристойно, и когда мы с Виталием вместе играли «Чардаш» (его коронный номер на соло-гитаре), картины я не портил.
Итак, через несколько дней после покупки бас-гитары, 10 августа 1992 года, мы с Виталием собрались на первую настоящую репетицию и одновременно первую запись, названную Виталием не без иронии «Сдвиги есть!» Это был десяток песен моего авторства, в которых он играл импровизационные соло на бас-гитаре; плюс две чужие вещи — «Five Hundred Miles» (эта песня в 60-х исполнялась группой «Peter, Paul & Mary») и битловскую «Oh! Darling!» Впрочем, из моих тогдашних песен ни одна не прошла проверку временем. Несколько песен, правда, были записаны в пародийном проекте «Добрый вечер, Москва» (2000) в качестве иллюстрации школьного рок-н-ролльного творчества.
С того времени мы часто собирались то у меня дома, то у Виталия, и записывали по несколько песен моего сочинения. Репетиции по-прежнему проходили в режиме блюзовых импровизаций Виталия на темы моих песен, но ни одна песня не исполнялась дважды. К концу декабря я изобрёл какой-то дикий способ подключения гитары к проигрывателю, из-за чего звук перегружало так, что это уже не было похоже даже на металл — скорее, на сверхгрязный панк («Металлику» я тогда уже услышал, но принял без особого воодушевления). В таком режиме в январе 1993 года была создана ещё одна запись, запомнившаяся сверхсложным названием — «KAMAZ HQ UT-18» («КАМАЗ» высокого качества — типа смешно, а «UT-18» — название цветной фотоплёнки, которой мы тогда пользовались, — чтоб никто не догадался). Помню, как раз в то время однажды к нам в школе подошли пацаны-старшеклассники и со значительным видом сообщили, что у них есть группа, и сейчас они как раз записывают альбом. Мы, конечно, ответили, что занимаемся тем же…
Любительский школьный рок образца 1992 года ничем не отличался от любительского школьного рока шестидесятых, о котором так трогательно рассказывает Макаревич в своих мемуарах. Сохранились неизменными даже такие атрибуты, как звукосниматели из таксофонных трубок, собранные из учебных радиодеталей маломощные усилители. Впрочем, у нас с Виталием было и своё ноу-хау: подключение к городскому телефону и репетиции как бы «онлайн».
Одноклассник Лёша Харьковской однажды нарисовал шарж на нас троих. На его рисунке Лёня спрашивает: «Интересно, какую пользу принесёт наша группа России?» Виталик обращается ко мне: «Мал ещё такие песни писать! Надо играть что-нибудь посерьёзнее, чем «Pink Floyd»: например, «Чип и Дэйл спешат на помощь»! Я — Виталику: «Надо будет написать песню об этом». Эти подписи, пожалуй, идеально отражают то, кем мы были.
Время от времени мы с Виталием пытались как-то пристроить свои прорезавшиеся таланты — в основном, конечно, по его инициативе. Первая попытка, в ДК АЗЛК, с треском провалилась из-за обиднейшего несовпадения распайки штекера с гнездом: это было распространённой проблемой в те годы, решавшейся обычно с помощью паяльника и припоя, которых у нас с собой не оказалось. Вторая попытка, приведшая нас в детский дворец творчества в Кузьминках (бывший дом пионеров), привела к тому, что я оказался в гитарном кружке некоего Сергея Крайнова, но так как занятия в нём были бесплатные, то и занятий особенно не было. Впрочем, нас с Виталием это не расстраивало, поскольку у нас была возможность вдоволь насмотреться на настоящих музыкантов: зал там был оборудован под репетиционную базу, где постоянно тренировались серьёзные и неразговорчивые рокеры. Кроме того, в отличие от таксопарка, учились мы на рок-произведениях, а это много значило и для меня, и для Виталия. Никаких дальнейших перспектив дом пионеров нам, естественно, не сулил, да и вообще возможность пробиться казалась гипотетической. Но если меня вполне вознаграждал сам процесс, то Виталий не упускал возможности заявить, что лично он мечтает только о мировой славе (в качестве образца приводился голландский гитарист Эдди Ван Хален), а всё прочее его не устраивает. В декорациях грязных весенних Кузьминок эти слова мне казались пустым бахвальством. Я шутил: «Сейчас состав нашей группы достаточно большой, чтобы удовлетворять нашим интересам — я и Виталик».
Записав песен сорок, в феврале 1993 года мы прекратили совместные репетиции, так как никакого прогресса в нашей деятельности, с точки зрения Виталия, не было. Однако через два месяца произошло первое и единственное выступление «Эйфории», когда нас попросили написать и исполнить что-нибудь к Празднику чести школы — официальному мероприятию, где каждый класс должен был представить какой-то творческий подарок. При всей нашей нелюбви к родному учебному заведению мы согласились поучаствовать в мероприятии из элементарного честолюбия, после чего засели за панковскую переделку песни «Queen» «We will rock you», в которую вложили все скопившиеся отрицательные эмоции.
После написания сценария стало ясно, что нам требуется помощник. Им стал Олег Соболь, полутора годами раньше ходивший со мной на уроки в таксопарк и ставший там лучшим учеником (к сожалению, позднее он выбил себе палец на руке, в результате чего оставил гитару навсегда). Отрепетировав выступление, мы стали готовиться к беспределу.
После того как объявили выступление девятого класса «В», первым на сцену флегматично вышел Олег. Поставив посередине стул, он медленно надел тёмные очки и стал отхлопывать соответствующий ритм. Потом на сцену выпрыгнул я и сходу завопил в микрофон текст песни с таким драйвом и рёвом, что рефрен «Все мы любим школу» звучал полным издевательством. На втором куплете вышел на сцену и Виталий со своей электрогитарой «Урал», изобразивший эффектные «запилы». Кривлялись, орали и рычали, изображая степень своей любви к школе, мы невообразимо — но самое удивительное, что наши учителя, похоже, так и не заметили в этом сарказма, приняв всё за чистую монету.